Антонио Форчеллино - Червонное золото

Джулия с сочувствием взглянула на Элеонору.

— Сокровище мое, я тоже пишу письма императору, моему дядюшке вице-королю Неаполя и даже королю Франции. И мне ужасно надоела их озабоченность моей красотой. Но я не могу сдаться и оставить на произвол судьбы Веспасиано: у него нет ни малейшего желания соблюдать целомудрие, ему шестнадцать лет, и он не упускает возможности броситься между первых же оказавшихся рядом женских ног. И потом, есть еще мои друзья! Наши друзья! Вы ведь знаете, они во мне нуждаются: Верджерио сидит в Женеве без гроша в кармане, Карнесекки уже арестовала инквизиция в Венеции, а веронского епископа Джиберти Карафа планирует сжечь еще в этом году. Как я могу их бросить? Они же пропадут. Я даже подарила свой портрет герцогу Миланскому, чтобы иметь основания просить его помочь епископу Вероны.

Элеонора вдруг вмешалась в разговор с неожиданно легкомысленным вопросом:

— Уж не тот ли это портрет, что Ипполито Медичи заказал Себастьяно дель Пьомбо?

— Нет, не тот. Когда художник умер, я обещала Ипполито, что портрет навсегда останется у меня. А что было делать? Портрет писался у меня в доме, я при сем присутствовала и дала слово. Я заказала другой портрет Тициану, поверх копии того, что писал Себастьяно. Ясное дело, Тициан придал мне более дерзкий вид, опустив вырез платья и выпустив по его краю кокетливую вуаль. Губы у меня на портрете блестят, как будто я только что кого-то поцеловала, в глазах чувственные искорки. Ничего общего со мной, но старый царедворец знает, как угодить хозяевам и герцогу, который был очень доволен, как писали мне друзья.

Теперь пришла очередь Ренаты высказаться, и, прежде чем заговорить, она осушила свой бокал.

— Я тоже приеду к вам умирать, впрочем, что я такое говорю! Я приеду к вам жить, и приеду скоро. У меня нет детей, о ком надо заботиться, а муж давно уже научился обходиться без меня, и я ему в этом с радостью помогаю. Какая мне разница, откуда писать ему письма — отсюда или из моей гардеробной? Я думаю, война долго не протянется. Тридентский собор объявлен открытым, и Поул скоро будет там. Уж он-то найдет способ замирить Рим с лютеранами и прекратить противостояние, которое разжигает этот червь Карафа. Он станет самым справедливым из пап: старик Фарнезе не вечен. Все думали, он умрет сразу же, как его избрали. А он уже одиннадцать лет переворачивает весь мир вверх дном. Посол моего мужа еще в тысяча пятьсот тридцать четвертом году писал нам, что Фарнезе потому и выбрали, думали, что он долго не протянет. Но прошло одиннадцать лет, и старик, похоже, будет еще нас хоронить. Как раз теперь, когда достигнуто согласие с Поулом, который будет Папой, дарованным нам небесами. Представьте себе, как будет чудесно: Поул на папском престоле в Риме, а мы здесь, в Орвьето, близко к нему, но не барахтаемся в клоаке Вечного города. Я уверена, что еще совсем немного — и дела пойдут именно так, но до той поры не могу уехать из Феррары. Ко мне, едва пересекши границу, приезжают с докладами швейцарцы и немцы. Я аванпост Реформы к югу от Альп и не могу бросить друзей. К тому же я курирую издание двух замечательных книг и должна отслеживать их распространение по Италии. Отказаться я не могу: я одна из немногих, кто знает немецкий.

Виттория вскочила с места:

— Что еще за книги, Рената? Знаешь, какую охоту Карафа устроил на меня, на Поула и беднягу Фламинио за публикацию «Благодеяния Христа» в Венеции? Счастье еще, что я настояла на анонимном издании. Всего два года назад казалось, что в Италии можно думать и говорить о чем угодно. А потом этот пес снова открыл трибунал инквизиции, и теперь никто не может его остановить. Рената, ради бога, осторожнее с этими книгами. Ты же сама говорила, что надо выждать время и постараться, чтобы не пропал десятилетний труд.

Рената встрепенулась и резко ответила:

— Не волнуйся, Виттория, я никого не подведу. Как только мы собираемся вместе, мы тут же выслушиваем проповедь о том, кто из нас безрассуден, а кто опасен, будто мы все девицы на выданье.

Она взглянула на Джулию и рассмеялась:

— Извини, Джулия, это просто присказка такая. К тому же, Виттория, в Орвьето я приеду, но не в монастырь. Мне нужна некоторая степень свободы.

— Для прекрасных юношей, — тихо сказал кто-то.

Рената громко фыркнула:

— Слушайте, мы ведь почти убедили Поула, Эрколе Гонзагу, епископа Тренто и даже Мороне, что разрешение священникам жениться устранит половину всех церковных проблем. И что же нам теперь, душить в себе самое невинное из желаний? И потом, вы ошибаетесь относительно моих, как бы это сказать, плотских излишеств. Ну, было несколько раз. Может, два, может, три.

И, погрузившись в свои мысли, Рената затихла: наверное, перед ее мечтательно затуманившимся взором проплывали лица юных любовников. Разговор прервался, без грусти, без сожаления, и все остались довольны друг другом, что редко случается в таких компаниях.

Маргарита подумала, что она, хоть и очень похожа на этих женщин, все же не имеет преимущества их дружбы.

Подруги всерьез мечтали жить вместе в Орвьето, в маленьком красивом городке, где нет двора. И все должно быть так, как им хочется. А если не будет? Если Карафа одолеет Реджинальда Поула? Если этот цепкий ханжа сумеет уговорить остальных, что Поул еретик? Он, в сущности, способен на все. Когда ему удалось убедить Павла III снова учредить трибунал инквизиции, Карафа сам, несмотря на бедность, снял дом, переделал его в тюрьму, прикупил замков, колодок и лично выбрал самые страшные орудия пыток. Он ненормальный. И власть его растет день ото дня. Эти мысли появились, когда свечи стали гаснуть и комнату освещал только каминный огонь. Мысли проносились по комнате, как чудовищные тени, и блестящие глаза избегали встречаться взглядами, чтобы не выдать весь ужас этих мыслей. Они целиком завладели головами подруг, и те притихли, не в силах вымолвить ни слова.

Отделенная от Европы Италия с победой Карафы и ревнителей консервативной позиции церкви погрузится во мрак предрассудков. При поддержке мелких тиранов священники начнут получать огромные доходы, города и деревни станут беднеть, люди погрязнут в суеверии. А их, как и всех остальных женщин, наделенных умом, снова запрут в фамильных имениях. В богатых или бедных, не имеет значения: все они темницы, полные несбывшихся надежд и подавленных мятежей.

Рената обвела глазами комнату и увидела подруг такими счастливыми и прекрасными, какими не видела никогда. Она вскочила со стула и энергичными шагами пересекла комнату.

— А если все обернется плохо, знаете, что мы сделаем? Мы уедем ко мне на родину, в Монтаржи. Я законная владелица этого феода, и даже король не может отнять у меня прав на него. Я кузина супруги короля. Мы уедем во Францию и возглавим реформатскую церковь, даже если ее придется защищать с помощью войска. Что же я, глупее тех немецких властителей, что реформировали церковь, прогнав папистов? И я прогоню, а вы поедете со мной, и больше в Италию мы не вернемся. В Монтаржи прекрасный собор, его зеленый шпиль виден во всех арденнских лесах. Мы будем часами любоваться закатами с соборного двора. А папки с эскизами Микеланджело для капеллы Павла мы возьмем собой и велим по этим эскизам расписать стены церкви. И нам не будет недоставать божественного искусства нашего Микеланджело. И ни перед кем не надо будет притворяться.