Элизабет Вернер - У алтаря

За спиной настоятеля находился отец Бенедикт. По заведенному в этом монастыре обычаю, в дни больших праздников все монахи снимали черное одеяние и облачались в богатые шелковые рясы светских священников. Отец Бенедикт был в дорогом, расшитом золотом облачении и казался еще красивее, чем обычно. Его бледное лицо, обрамленное длинными темными вьющимися волосами, привлекало внимание присутствующих, стоявших в первых рядах; не одно женское сердце сильнее билось при виде молодого священника, но он холодно и неподвижно смотрел на алтарь, казалось, полностью поглощенный богослужением. Однако мысли его витали далеко. Он слышал шум стекающего с гор ручья, видел уединенную поляну в темном лесу и сквозь облака ладана — девичью головку с каштановыми локонами и большие синие глаза, влажные от слез. Губы отца Бенедикта крепко сжимались, он старался оттолкнуть от себя это видение, преследовавшее его день и ночь, не дававшее ему покоя даже во время службы у алтаря. Ведь он монах, и его мечты о молодой девушке — преступление...

Многие монахи относились к богослужению с привычным равнодушием профессионалов. Внешне они проявляли полное благоговение перед церковным обрядом, но как только пение хора отвлекало от них внимание молящихся, начинали вполголоса беседовать между собой.

— Бенедикт сегодня очень красив, — прошептал один из священников, отец Евсевий, наклоняясь к стоявшему рядом с ним приору. — Когда он в черном, трудно себе представить, какой у него в сущности внушительный вид.

— Военный мундир был бы ему гораздо более к лицу, — с усмешкой так же тихо отвечал приор, бросая многозначительный взгляд на семью графа Ранека.

— Обрати внимание, как смотрит на Бенедикта граф Ранек, — пробормотал отец Евсевий, — можно подумать, что только его одного и видит. Ты не находишь, что граф очень мрачен сегодня?

Усмешка снова пробежала по губам приора, но он низко склонил голову и, молитвенно сложив руки, принял смиренный вид, однако при этом насмешливо заметил:

— Его сиятельство, вероятно, предпочел бы видеть отца Бенедикта в качестве наследника майората, а Оттфрида на его месте, у алтаря!

— Глупости! — возразил отец Евсевий, тоже смиренно склоняя голову. — Неужели ты веришь темным слухам?

— Я верю лишь собственным глазам, а они у меня очень зорки, как тебе известно. Нужно только стараться, чтобы эти слухи не достигли ушей Бенедикта; он и так слишком высокомерен, а когда...

Громкий голос настоятеля заглушил последние слова приора. Служба подходила к концу. Толпа молящихся двинулась к выходу, почетные посетители тоже поднялись с мест, прелат со своей свитой удалился во внутренние покои.

Отец Бенедикт вышел в ризницу и, не снимая праздничного облачения, о котором, видимо, совершенно забыл, стал смотреть через окно на раскинувшуюся за ним залитую солнцем долину и возвышающиеся вдали горы.

Вдруг одна из боковых дверей ризницы открылась и в нее вошел приор.

— Вы еще в полном параде, отец Бенедикт, почему же это? — резко спросил он. — Обедня давно окончилась, а вы не разоблачаетесь?

— Я совершенно забыл переодеться! — ответил отец Бенедикт и сделал движение, чтобы уйти, но приор задержал его:

— Вы хотели говорить с отцом настоятелем?

— Да!

— Отчего непременно сегодня, в такой большой праздник? Разве у вас неотложное дело?

— А вас это очень интересует, ваше преподобие? — холодно спросил отец Бенедикт.

Приор взглянул на дерзкого подчиненного с начальственным видом и сухо возразил:

— Вы, кажется, забываете, что я являюсь посредником между простыми монахами и настоятелем? В высшей степени нетактично обращаться к его высокопреподобию, минуя меня.

— Я знаю, что существует такое правило; но ведь это правило, а не запрещение, — спокойно ответил отец Бенедикт. — Кажется, отец настоятель ничего не имеет против моего поступка, так как охотно согласился принять меня. Впрочем, вам, ваше преподобие, незачем тревожиться. Ведь я буду говорить с его высокопреподобием о своем личном деле и ни о чем другом.

Последние слова были так подчеркнуты, что приор невольно насторожился.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил он еще строже.

— Хочу сказать, что ничего не сообщу отцу настоятелю о некоторых монастырских делах, как, например, о том, почему ему до сих пор не подают сведений об оставшейся части монастырских денег.

Приор внезапно побледнел, и его острый взгляд еще более враждебно впился в лицо отца Бенедикта.

— Может быть, вы можете дать его высокопреподобию эти сведения? — насмешливо спросил он.

— Сведений дать не могу, — спокойно ответил отец Бенедикт, — но в состоянии указать путь, который многое разъяснит его высокопреподобию. Вероятно, вы помните, ваше преподобие, что бывший казначей незадолго до своего увольнения внезапно заболел? Вы, его постоянный духовник, находились в отсутствии, и мне пришлось исповедовать его.

Приор побледнел еще сильнее.

— Казначей вам в чем-нибудь сознался? — дрогнувшим голосом пробормотал он.

— Почти, хотя не назвал никого! Видно, этот человек прошел хорошую школу. Я, конечно, не надоедал ему расспросами, поскольку его положение и без того было очень тяжелым. Однако исповедь казначея навела меня на мысль, что главный виновник не он, а другое лицо, в руках которого он был лишь простым орудием. Он утаил деньги не для себя. Я убежден, что если отец настоятель окажет на казначея известное давление, ему нетрудно будет узнать всю правду.

— Вы действительно сделали важное открытие, — внезапно охрипшим голосом заметил приор и отвел глаза, так как не мог вынести презрительного взгляда своего подчиненного. — Очень жалею, что вы не сообщили о нем отцу настоятелю тогда же. Ведь это произошло уже несколько недель тому назад.

— Если бы мне не противно было стать доносчиком, то я, вероятно, так бы и поступил. Увидев, что его высокопреподобие принял все меры для того, чтобы хищения из кассы прекратились, я решил не возбуждать вопроса о признании, сделанном казначеем. Я не коснулся бы этого пункта и теперь, если бы вы не вывели меня из себя своими преследованиями. С тех пор как я здесь, вы не оставляете меня в покое, злоупотребляете своей властью начальника. Все ваши придирки, правда, лишь булавочные уколы, но и они становятся невыносимыми, когда повторяются беспрестанно. Прошу вас пощадить меня! Многие в монастыре заслуживают большей ответственности за сделанное ими, чем я.

Если бы отец Бенедикт был менее горд и бесстрашен, он испугался бы взгляда приора, в котором отразилась готовая на все смертельная ненависть.

Молодой монах даже не подозревал, как неосторожен был его поступок; он с презрением отвернулся от приора и вышел из ризницы.