Шерил Сойер - Бунтарка. Берег страсти

— Дела у них могли бы идти очень хорошо, если бы они не проявили эту высокомерную неблагодарность к своей родной стране.

— Да неужели? Мистер Мэтьюз, вам понравилось бы, если бы наш король Людовик запретил вам покупать кружева в Испании или тюки хлопчатобумажной ткани в Индии? Ваша жена показывала мне на прошлой неделе этот замечательный миланский шелк. Вы не стали бы громко возражать, если бы наш король приказал платить за него в два раза больше за право ввоза в Париж?

— Мадемуазель, вы преувеличиваете.

— Если речь идет о шелке, я никогда не преувеличиваю. Для меня это серьезная тема. Я могу заверить присутствующих, что никогда не видела более чудесного шелка. Меня просто повергло бы в отчаяние, если бы вы разорились только потому, что королю понадобились деньги и он вдруг по своей собственной воле объявил бы о введении таможенного сбора, чтобы собрать их.

— Вот видите, мистер Мэтьюз, — смеясь, сказала одна из юных особ, — если я верно понимаю, вы вынуждены прислушаться к нашей подруге, если только не хотите, чтобы вас объявили банкротом!

Все рассмеялись, и Мэтьюз одарил Вивиан насмешливой улыбкой:

— Если возникнет подобная угроза, я приглашу мадемуазель де Шерси в качестве своего адвоката. Не сомневаюсь, она сможет отвадить моих кредиторов одним красноречием. Что же касается того, чтобы скрестить шпаги со своим монархом, пусть она сама решит, насколько разумно идти на подобный шаг.

Остальные рассмеялись и снова принялись за игру, но Вивиан, взглянув на Мэтьюза, поняла, что его последние слова надо воспринимать почти серьезно. Улыбнувшись, она отвернулась от него и принялась раздавать карты.

Жюль быстро устроился в Париже. Осмотрев особняк на Рю Ришелье, он остался доволен, тут же уплатил задаток и договорился об аренде, чтобы можно было въехать в этот дом, пока шла продажа старого особняка Шерси. Он пробыл на Рю Жакоб ровно столько, чтобы возобновить хорошие отношения с Онориной, встретиться с кругом ее друзей и убедиться, что, хотя его юная подопечная все еще всей душой недолюбливала его, она была слишком исполнена достоинства, чтобы спорить с ним в присутствии гостей.

В Париже у него было много дел, но, набравшись сил в Мирандоле, Жюль энергично принялся за них. Он проводил много времени вместе с Сайласом Дином и узнал, чего тому удалось добиться, а чего нет. Серьезно беспокоила его подготовка и качество рекрутов, которых Дин считал возможным отправить в Соединенные Штаты. Из того, что о них говорили некоторые «специалисты», совсем недавно прикомандированные к Вашингтону, Жюль заподозрил, что они обладают даже более скудными знаниями военного дела, чем такие страстные молодые люди, как Луни и Куаньи, толпившиеся вокруг Лафайета. Он продолжал переписываться с маркизом, который уехал в Мец, и посетил кабаре «Лесная шпага», где заговорщики любили обсуждать свои планы. Здесь он встретился с бароном де Калбом, который как зрелый «американец» завидовал, что остальные с уважением слушают рассказы Жюля о войне. Хорошо подумав, он решил, что будет разумнее дать возможность Калбу побряцать оружием. Жюль предпочитал иметь дело с парижанами, которые лучше знали, что в самом деле происходит с французскими и испанскими секретными фондами и на задворках версальской дипломатии. После того, что удалось выяснить, ему еще больше не терпелось увидеть Бенджамина Франклина, приезд которого ожидался накануне Рождества.

Он часто посещал политический и интеллектуальный салон маркизы дю Дефан и обнаружил, что его приглашают во все дома, которые ему хотелось бы посетить. Он сопровождал Онорину де Шерси на французские оперы в Пале-Рояль, но не смог уговорить ее отправиться с ним в Итальянский театр. Однажды вечером он пошел туда один и поймал себя на мысли о том, не лучше ли было подольше посидеть в Мирандоле.

Это случилось после самого очаровательного спектакля, на каком ему доводилось бывать. Таланты итальянской дивы Джины Фарруччи широко рекламировались до ее приезда в Париж, и она как раз начала впечатляющий сезон в роли Армиды. Жюль пришел слушать ее, настроенный весьма скептично, но ушел после спектакля очарованный. Зрители любили ее, и после спектакля никто не торопился покинуть фойе театра, которое было заполнено людьми, покупавшими лотерейные билеты.

Жюль оказался по соседству с группой людей, среди которых оказались Иниго Мэтьюз, юный виконт де Куаньи и несколько других, кого он едва знал, включая барона де Ронсея.

Зачинщиком разговора был Мэтьюз.

— Граф, каково ваше мнение о Фарруччи?

— У нее великолепный голос.

— Мы попадаем в царство восторга, когда военные впадают в лирику.

Почувствовав издевку в его голосе, Жюль ответил:

— Вы полагаете, что грубый солдат не способен преклоняться перед совершенством? — Вспышка враждебности заставила его добавить: — Собственно, преклонение перед совершенством может дать ему оружие для подкрепления своего суждения.

Ронсей сказал с ледяной холодностью:

— Прежде чем слушать чье-либо суждение, мы обязаны спросить себя — кто судья? Если некто считает себя поклонником, то поступит благоразумно, задав вопрос: кто опередил его?

— Кто опередил кого? — переспросил Жюль.

— Неужели это не понятно? Кто раньше завоевал ее благосклонность.

Жюль догадался, что Ронсей, скорее всего, уже пытался заигрывать с дивой, иначе не стал бы придавать разговору такой поворот. Внимательно посмотрев в глаза барону, граф де Мирандола получил ответ: тот до сих пор не добился благосклонности итальянской певицы.

— Я хвалю лишь голос. Сама дива, по моему мнению, выше всяких похвал. — Жюль не отвел взгляда, пока барон холодно смотрел на него.

Остальные почувствовали неловкость, но Ронсей неверно истолковал слова Жюля, считая, что одержал верх. Он, вскинув голову, высокомерно заявил:

— Да, находясь среди знатоков, вы поступили бы верно, если бы оставили свое мнение о Фарруччи при себе.

— Вы не согласны с ним? — тихо спросил Жюль и, не сдержавшись, добавил громче: — Не думаю, чтобы эта дама стала бы выслушивать ваше мнение.

— Правда? Тогда интересно, почему она подарила мне вот это?

Широким жестом Ронсей достал из нагрудного кармана роскошный платок, прошитый серебристыми нитками, смял его в руке и поднес к своему лицу, будто наслаждаясь его ароматом.

Мэтьюз, нашедший этот жест вульгарным, вступил в разговор:

— Пожалуй, это зашло слишком далеко.

Виконт де Куаньи, еще более встревоженный, чем Мэтьюз, обратился к Жюлю:

— Граф, если вы уезжаете, подвезите меня в своем экипаже, — похоже, нам по пути.

Между тем Жюль сказал Ронсею:

— Вы могли стащить этот платок где угодно. Так издеваться над ее репутацией…