Мэри Бэлоу - Сети любви

Она осторожно выпустила его руку, положив на постели, и повернулась к Эллен.

– Вы очень добры, что известили меня, – сказала она. – И я вижу, что вы обеспечили ему самый лучший уход. Он вымыт. Я не могу здесь остаться. Было бы эгоистично с моей стороны переехать сюда только потому, что здесь мой брат. Там их тысячи… и в доме леди Андреа их очень много, а тех, кто ухаживает за ними, так мало. Там и лейтенант Пенворт. Он потерял ногу. И один глаз. Я должна вернуться.

Она с удивлением поняла, что из горла у нее вырвалось рыдание. Она думала, что уже не способна что-либо чувствовать.

– Да, должны, – согласилась Эллен. – Здесь в доме есть прислуга. И вы знаете, что я о нем позабочусь. Последние три года он стал почти членом нашей семьи.

– Да, – сказала Мэдлин, бросая на брата взгляд, исполненный муки. – А ваш муж? Есть о нем вести? Очевидно, все собираются у Нивеля, чтобы двинуться на Париж.

– Значит, сражение окончено? – спросила Эллен. – Да, вести есть. Лорд Иден сообщил мне… Он ушел.

– В Пар… – Но тут Мэдлин взглянула на Эллен. – Ах нет. Я…

– Не нужно! – резко проговорила Эллен. – Вы ступайте, леди Андреа нужна ваша помощь. А у меня в соседней комнате лежит юноша… Испуганное раненое дитя. Когда придет хирург, я буду с ним сражаться, потому что рука у паренька распухла и хирург решит, что ее нужно ампутировать. Но рана чистая, и я уверена, что опухоль спадет. Я буду сражаться за его руку. – Она засмеялась. – Как вы думаете, мне понадобится шпага, чтобы одолеть хирурга?

Мэдлин сильно побледнела. Но она расправила плечи и тоже улыбнулась.

– Может быть, хватит ножниц? – сказала она. – И очень сурового вида.

– Попытаюсь, – сказала Эллен; она стояла в дверях и смотрела, как ее гостья легко сбежала по ступеням. – Не беспокойтесь, я сообщу вам, если будут какие-то перемены.

На следующий день к вечеру хирург появился. Добродушный и громкоголосый, полагавший, что чем громче будет его голос, тем легче он проникнет сквозь жар и боль своих пациентов.

Но при этом он отнюдь не был груб. Он осторожно снял повязку с руки юноши, смеясь и болтая с явным намерением отвлечь внимание раненого. Но юноша смотрел на врача глазами, круглыми, как блюдца, и полными ужаса.

– Хм, – сказал хирург, – дела неважные. Ну что ж, дружище, пока еще она у тебя не гниет, но скоро может и начать. Придется отнять руку, а? И дело с концом. Я пришлю к вам кого-нибудь.

– Нет, – спокойно сказала Эллен. – Если в ампутации пока нет необходимости, подождем. Я буду чистить рану и перевязывать. И надеяться на лучшее. Жар у него уже стал гораздо меньше.

Хирург нахмурился.

– Вы родственники, мэм?

– Нет – ответила она. – Но пока он у меня в доме, я буду ему вместо матери.

Хирург запрокинул голову назад и разразился хохотом.

– Ох уж эти матери! Почему, мэм, вы думаете, я вступил в армию?

Взглянув на лорда Идена, хирург покачал головой. Сняв повязку он внимательно осмотрел рану.

– Вызревает гнойник, – сказал он и снова покачал головой – Ну что же, этого мы не можем ампутировать. Не так ли, мэм? Стало быть, и ссориться не из-за чего. – Он посмеялся собственной шутке. – Сильный жар. Хм-м. Придется пустить кровь.

– Разве он недостаточно потерял крови? – осторожно спросила она.

– Очевидно, нет. Иначе у него не было бы такого страшного жара. Подержите-ка тазик.

После кровопускания лорд Иден действительно стал поспокойней. Но это, подумала Эллен, результат ужасной слабости.

Уходя, хирург сказал, что зайдет завтра, если сможет, пустит кровь пациентам и посмотрит, в каком состоянии рука у юноши.

Лорд Иден цеплялся за жизнь. Хотя порой ему казалось, что куда легче и проще не держаться за нее. Часто ему хотелось вцепиться зубами в этот изнурительный жар и сумасшедшую боль, уничтожить их, освободиться от них. Казалось, что в груди у него что-то распухает, растет и вот-вот взорвется и разнесет его в клочья. Порой он забывал, кто он и где находится.

Только одно удерживало его в жизни. Только один человек. Когда он приходил в себя, а ее не было рядом, он закрывал глаза и ждал. А дождавшись, успокаивался. Иногда он вспоминал, кто она такая, а иногда, теряя нить связи с реальностью, забывал. Только пытался понять: он действительно что-то значил для нее? Кто она? Он не знал этого.

Но когда она находилась рядом, потолок не надвигался на него. И мебель не кружилась.

– Я оботру вас холодной салфеткой ниже и выше повязки, – говорила она, откидывая одеяло. – Ну как, вам легче?

Легче становилось всегда. Порой в комнате горела лампа. Должно быть, по ночам. Он прислушивался. Стояла полная тишина, только где-то тикали часы. Она спала в кресле рядом с кроватью, голова ее неудобно свешивалась набок. Ей бы лечь в постель. Она, наверное, устала. Ему хотелось пить. Но он молчал. Иначе она вскочит и подаст ему напиться.

Порой он понимал, кто эта женщина. Это Мэдлин. Она говорила ему, что он гордился бы ею, видя, как она целый день ухаживает за ранеными.

– Но вот бедный лейтенант Пенворт, кажется, утратил волю к жизни, – рассказывала она. – Только я буду ходить за ним, пока он не выздоровеет – вопреки собственной воле. У вас, Домми, есть воля к жизни. Я это вижу. И вы все преодолеете. Я знаю. Я знаю вас, ужасный вы, несносный человек!

Ему хотелось улыбнуться, но чтобы изобразить на лице подобие улыбки, потребовалось бы слишком много усилий.

За какими это ранеными она ухаживает?

Порой это была не Мэдлин. Ему и не хотелось, чтобы она всегда оставалась его сестрой. Другая была спокойнее Мэдлин. Никогда не плакала, как его сестра, когда злилась на него. Она его успокаивала. Давала холодную воду и… что еще? Она появлялась с прохладными салфетками, словами утешения и ласковыми руками. Даже когда она делала ему больно, он научился стискивать зубы и терпеть. Потому что потом ему всегда становилось лучше.

Он пылал в огне. Это был раскаленный добела уголь. Но ей он ничего не скажет. Она и без того слишком много делает для него. Постоянно чем-то занята. И постоянно бодра. Все время улыбается.

Кто же это? Он не мог вспомнить.

Для нее он цеплялся за жизнь. Несмотря ни на что, она делала жизнь терпимой. Несмотря на жар, и тяжесть, и ощущение, что его грудная клетка вот-вот взорвется.

Иногда это была Мэдлин.

Но всегда – была она.

Хирург четырежды в течение десяти дней пускал ему кровь, несмотря на молчаливое неодобрение Эллен. Жар не спадал, и он слабел. Почти все время бредил. За все время съел один гренок, размоченный в жидком чае.

Через две недели гнойник прорвало. В эту минуту Эллен была рядом. Она кликнула кого-то из слуг и велела бежать за хирургом. А пока, крепко закусив губу, сама принялась чистить рану. Он стонал при каждом вдохе.