Сара Ларк - Лазурные берега

— А кто такой Франсуа Макандаль? — спросила Деирдре.

— Это тот самый мерзавец, который сбежал от де Маки.

Жак Дюфрен навел справки о том, кто дал задание Ассам. Теперь он сообщал о результатах. Деирдре настояла на том, чтобы уехать из города, и таким образом они с Виктором провели следующие выходные на плантации. Виктор все еще был потрясен, и на рыночной площади, должно быть, еще дымились остатки костра, на котором сожгли рабыню Ассам. Молодой врач сопроводил ее в последний путь и постарался сделать так, чтобы она больше ничего не чувствовала, ведь после пыток она была скорее мертвой, чем живой.

Вся эта история очень расстроила Виктора. В семье молодых Дюфренов царила гнетущая атмосфера. Когда происходила казнь, Амали, Нафия и повариха остались дома в соответствии с полученными указаниями, но Ленни все же не смог удержаться от того, чтобы не понаблюдать за «представлением». Теперь у него был испуганный вид, но он был также исполнен ненависти. Амали все время говорила с ним, чтобы его успокоить. В конце концов, не все белые люди на Эспаньоле сжигали своих рабов, и к тому же для него самого и его семьи не существовало никакой опасности. Молодая негритянка заметила, что Ленни все еще не понял значения вольных грамот.

В любом случае Деирдре сочла необходимым подождать, пока в доме и в городе все не успокоятся. Она уговорила Виктора взять выходной в пятницу после обеда и уехать в Новый Бриссак. Взволнованную маленькую Нафию она взяла с собой в качестве личной служанки. Девочка сияла от гордости. Квартира Амали и Ленни осталась на два дня и две ночи в их полном распоряжении. Это должно было настроить Ленни на другие мысли.

Виктор, однако, не мог успокоиться. На плантации единственной темой для разговора был Франсуа Макандаль и его планы.

— Ленорман де Маки когда-то купил этого парня, — рассказал Жак Дюфрен сразу же после ужина вечером в пятницу. — Де Маки принадлежала одна из самых больших плантаций на Эспаньоле, и находилась она в двадцати милях от Кап-Франсе. Он купил Макандаля на рынке, практически прямо с корабля. Тогда Франсуа был еще ребенком, ему было около двенадцати лет. Макандаль должен был выжимать сок из сахарного тростника… и каким-то образом попал под пресс. Ну, во всяком случае, он потерял руку…

— Двенадцатилетний мальчик?! — возмущенно воскликнула Деирдре. — Но он же еще не мог работать на прессе!

— Может быть, тогда он был старше, — перебил ее Жак, явно рассерженный ее замечанием. — Но это к делу не относится. Как бы там ни было, после этого его сделали пастухом крупного рогатого скота…

— Тебе, отец, наверное, следовало бы упомянуть о том, что парень оказался неглупым, — заметил Жером, как всегда, жеманно вытирая рот. — Он очень быстро научился французскому языку и, как говорят, свободно владел им, а не только наречием патуа. Возможно, поэтому старый Ленорман постоянно держал его под контролем. Возле пресса легче следить за этими парнями, чем на полях…

— А я слышал, что он говорит по-арабски… — добавил Жисбер. — По крайней мере, так болтают в Порт-о-Пренсе.

Об этом рассказал Жисбер, который побывал в городе, чтобы посетить табачную биржу.

— Мне, однако, это кажется странным.

— Ничего странного тут нет, — возразила Деирдре, и на этот раз привлекла к себе внимание всех сидящих за столом. Она покраснела под слоем пудры, которую послушно нанесла на лицо. Дюфрены и их гости — а здесь снова были две супружеские пары с других плантаций — повернули к ней головы. — Возможно, он мусульманин. У нас тоже есть несколько мусульман на плантации… и они…

— В Сан-Доминго каждого раба обращают в христианскую веру, — недовольно заметила мадам Дюфрен.

Деирдре пожала плечами.

— Ну а на Ямайке — нет. — Она быстро взяла себя в руки. Ей не следовало заводить об этом речь, однако сейчас волей-неволей надо было признаться в том, что в поместье Каскарилла Гарденс царила свобода религий. — Как бы там ни было… в Африке многие чернокожие мусульмане. И они обращаются к своему богу по-арабски. Поэтому они немного понимают этот язык, еще будучи детьми. Если этому Макандалю легко даются языки и у него в Африке были хорошие учителя, он уже в двенадцать лет мог говорить по-арабски.

— Это, по крайней мере, логичное объяснение, — заметил Виктор. — Но рассказывай дальше, отец. Значит, юноша потерял руку, возможно, из-за халатности — и это, очевидно, настроило его против белых господ. А потом…

— А потом он, собственно, уже ни на что не годился, — продолжал Жак Дюфрен. — Итак, Ленорман заставил его работать пастухом и практически больше не охранял его, и раб очень скоро сбежал! Судя по всему, сейчас он подвизается в роли предводителя мятежников.

— Говорят, что он в горах, — повторил Виктор показания рабыни Ассам. — У маронов. И похоже на то, что ему удалось установить среди них определенное единство. Это делает их опасными, как известно по опыту других колоний…

Ему не нужно было больше ничего объяснять. По крайней мере, в общих чертах все присутствующие знали историю Нэнни-Тауна и других поселений маронов на Ямайке.

Жак Дюфрен отмахнулся от сына.

— Подумаешь! Мы выкурим эти гнезда. Уже сейчас ведется подготовка к экспедициям — мы набираем рекрутов. И их много, скажу я вам! Этот парень сеял тут недовольство так долго, как еще никому не удавалось. А теперь мы его поймаем.

Деирдре чуть не рассмеялась. На Ямайке часто говорили о карательных экспедициях против Грэнни Нэнни и ее братьев Кудойе, Квао и Аккомпонга. Большинство участвовавших в карательных походах плантаторов с удовольствием вспоминали о том, как они верхом на лошадях пробирались в горы в поисках повстанцев. В конце концов никогда ни с кем ничего плохого не случалось, а ром и другие крепкие спиртные напитки лились рекой, в то время как всадники в хорошем настроении прочесывали Блу-Маунтинс. И при этом они не встречали ни единого чернокожего, а что касается выкуривания маронов из их поселений — об этом даже не было и речи. Однако Дуг Фортнэм был убежден в том, что чернокожие держали под контролем каждый их шаг. За всадниками наблюдали, однако им позволяли свободно передвигаться, очевидно, чтобы не спровоцировать войну. Грэнни Нэнни всегда действовала очень осторожно.

Возможно, Макандаль был слеплен из другого теста. Деирдре была рада, что никто не требовал от Виктора присоединиться к какой-нибудь из этих карательных экспедиций.

В последующие дни жандармские подразделения и команды добровольцев снова и снова выдвигались в горы, однако, как и ожидала Деирдре, безо всякого успеха. Некоторые из них возвращались, так и не увидев ни одного марона, а некоторые не возвращались вообще. При этом поражало одно обстоятельство: при встрече с противником патруль всегда уничтожали полностью, до единого человека. А покушения на убийства с помощью отравления продолжались. Макандаль, казалось, всерьез решил осуществить свою угрозу — и ему каким-то образом удавалось разжигать ненависть домашних рабов к господам настолько, что те готовы были уничтожать с помощью яда целые семьи плантаторов. Действовали они всегда по одному и тому же сценарию: убийцы исчезали после преступления, и, очевидно, никто из других рабов не знал, куда они сбежали. Если же у них были сообщники, то рабы их не выдавали, и, естественно, хозяева не заходили так далеко, чтобы пытать до смерти всех домашних слуг. Убийц почти никогда не удавалось поймать, а когда один из них однажды попался, он покончил жизнь самоубийством, и тоже с помощью яда. Причем умер он быстро и относительно безболезненно, что еще больше обозлило плантаторов. Белые люди умирали медленно и в страшных мучениях.