Елена Арсеньева - Любимая наложница хана (Венчание с чужим женихом, Гори венчальная свеча, Тайное венчание)

Закряче ворон, степом летючи,

Заплаче зозуля, лугом скачучи,

Зажахающа орлы хыжу,

Та все по своих братах,

По буйных товарищах козаках!..

* * *

Казнь Василя закончилась, но Леха пока не трогали. Полуденное солнце палило нещадно, а он лежал ничком, весь сотрясаясь от внутреннего озноба, моля бога ниспослать ему стойкость в ожидании того ужасного мига, когда руки врагов вцепятся в него и потащат к столбу, рядом с которым, наверное, еще лежит мертвый Василь.

Но что это?.. Крики, выстрелы, шум, дробь копыт!

Волгарь приподнялся было, но тут же сильная рука вдавила его в землю и голос, показавшийся знакомым, задыхаясь, проговорил:

– Лежи, а то зацепят невзначай!

И новая волна боя прокатилась над площадью. Шум сей утих не скоро, и Лех снова впал в забытье. Вдруг его приподняли, а потом он почувствовал освежающее прикосновение мокрой холстины к лицу. Вскоре он уже смог разлепить запекшиеся веки и увидел прямо перед собой заплаканную молодичку, которая обмывала его.

Слабо улыбнувшись ей разбитыми губами, Лех перевел взор; рядом стоял черноволосый и черноглазый парубок.

– Ну, хоть ты жив, – проговорил он встревоженно, и Лех неожиданно узнал его голос: именно сей человек шептал ему ночью слова надежды!

– Спаси тебя бог, брате, – с трудом вымолвил Лех. – Век тебя не забуду… Ты кто же будешь? Турок, болгар?

– Я серб, – ответил юноша, и глаза его сверкнули. – В рабстве турецком был, бежал, к ляхам пошел в наемники, чтобы смерть обмануть, а после и от них ушел. Это я казакам за кордон весть о полоненном Главаче передал, да вот беда…

Он осекся, и Лех, вспомнив, как страшно опоздала подмога, с тоскою понурился. Но тут же вскинул голову, заслышав совсем рядом голос, который считал уже навек умолкнувшим:

– Здрав ли, хлопче?

Лех смотрел, не веря глазам своим.

Не может быть… Быть того не может! Это был Главач – живой, здоровый, крепкий, только бесконечно печальный.

– Василь… – прошептал Лех, – то ты? Слава богу!

– Я не Василь, – произнес запорожец все тем же до слез знакомым голосом. – Я Гриц Главач. Василь был мне братом… А теперь ты мне братом станешь.

– И я! – подхватил молодой серб. – И я тебе стану братом, козаче! Я тоже отныне запорожец!

Его слова долетали до Леха словно бы из неимоверного далека.

Василь! Василь погиб! Только сейчас он понял, что значит лишиться такого друга, каким был для него Василь. С ним было связано для Алексея Измайлова возвращение к жизни, воскрешение души…

Погиб, погиб Василь! Оставил другу месть в наследство.

Тогда Лех не знал и знать не мог, что дорога мести будет такой дальней и приведет она его не куда-нибудь, а на крымские берега, под стены древней Кафы…

Гриц Главач и молодой серб подхватили обессиленного Волгаря, понесли в хату, и последнее, что он видел, был донага раздетый хорунжий, которого мрачные селяне волокли к столбу посреди площади, – столбу с воротом и окровавленным крюком.

Долго еще носились над селом его предсмертные вопли, ибо чванливый лях, конечно же, не смог принять казнь с тою доблестью, как принял ее запорожский сотник Василь Главач.

21. Пороги Днепровские

Над Кафою повисла прозрачная дымка. Первые огни казались золотистыми пушинками, взмывшими над далеким берегом. Их становилось все больше и больше. Вот уже густой янтарной россыпью мерцают они по склонам гор и отражаются в море зыбкими золотистыми змейками.

Все ближе Кафа! Тихо, без всплеска, опускаются в воду весла и так же бесшумно взмывают. Даже люлек не запаливают казаки, чтоб, борони боже, не заметил сторонний взгляд…

Все громче и громче рокот прибоя. С тяжелым скрежетом сгребает он гальку. От не остывшей еще земли пышет жаром; пряно, сладостно тянет от берега запахом ореховых листьев, туй, лавров, привяленным виноградом, цветущими олеандрами…

Нет, еще рано. Еще не совсем стемнело, не погрузились в сон эти дворцы, эти дома, сады.

– Суши весла! – звучит негромкая команда, и «чайки» замирают на воде.

Ночь мирно опускается на море, на берег. Над мутно-багровым, уже остывающим костром заката сгущается тьма. Призрачно и прекрасно золотится в синеве бледный новорожденный месяц; и высоко над ним мерцает крошечная, еле видимая, но чистая и светлая, будто нечаянная слезинка, звезда.

– Месяц молодой к удаче нам, – пробормотал кто-то из гребцов. – Загадай, чего хочешь: глядишь, сбудется.

Лех улыбнулся невесело. Сбудется ли?.. Уж сколько верст прошел, проплыл Волгарь, чтобы исполнить последнюю волю своего сотника, а чего достиг?

След Славка утерян; след Дарины зыбок, как эта зыбкая тропинка искр, что бежит по волнам к тоненькому месяцу. Где искать ее в огромной, сонной Кафе – один бог знает! Только смутные слухи ведут флотилию «чаек». Слухи и ненависть к крымчакам сжигает вековечная жажда отмщения за позор и неволю земляков и землячек, коих много томится тут по тюрьмам, каменоломням да гаремам. Ведь на то Сечь и существовала, чтобы бороться с мусульманами: из века долг запорожца был выручать из неволи христиан. Сей долг и вел казака Леха Волгаря от сельской площади, где принял мученическую смерть Василь Главач, к самому Черному морю. Что станется дальше?..

* * *

Когда они с сербиянином Миленко Шукало добрались до Старого Кодака, бывшей сотни Главача там оставалась только меньшая часть. Прочие ушли на юго-запад, в погоню за беглым Вовком. Оказалось, что почти тотчас после отъезда Василя и Леха вдруг исчезли Славко с Дариною. Рудый Панько всполошился, но другие казаки, в их числе и полковник Вишня, видели в этом исчезновении не более чем любовное приключение. Конечно же, бегство Вовка было бегством воина, сиречь дезертирством; конечно, не имело смысла Дарине исчезать с ним тайком, ибо отец ее никогда не стал бы противиться счастью дочери. Однако позорить всеми любимую Дарину никто не хотел, а потому погони своевременно не снарядили.

И вот, будто гром среди ясного неба, грянула в Старом Кодаке весть о пленении Главача и Волгаря, и бегство Славка с Дариною озарилось новым светом. Ни у кого не осталось сомнений, что сначала Вовк предал Василя, а потом похитил его дочь!

У предателя-похитителя было шесть дней, чтобы скрыться, прежде чем полусотня на рысях вышла за ним в погоню. Когда в Кодак вернулся Волгарь, вестей ни о беглеце, ни о Дарине, ни о преследователях еще не поступало.

Лех отставал от Славка уже на две недели. Не дав себе ни дня передышки, сменив только лошадей, они с Миленко, который не пожелал покинуть молодого казака, поскакали в уманском направлении. Только через два дня явились в Каменку, небольшое сельцо на Днепре, верст на десять пониже Кодака. Явились казаки пеши, ибо лошадей их увели в степи… тарпаны.