Екатерина Мурашова - Наваждение

Во всяком случае, Любочка, если пожелает, тут не одна.

Скоро наступает не только год, но и век новый, однако, моя жизнь течет без особых перемен и многообразия. На том и спасибо.

Соня Щукина собирается с весною ехать обратно в Егорьевск, думаю, что Матвею она уж о том написала. Стеше, помимо основных предметов, мы наняли учителем лужского изобретателя, слегка придурковатого, но забавного. То, что они теперь в усадьбе творят, заслуживает отдельного описания. Во всяком случае никто, ни в который день не может быть спокоен от их изобретений, открытий и механических приспособлений. В последнюю неделю она увлеклась химией. Что-то будет? Мой Павлуша привязался к ней на удивление, и во всем ее слушает. Она же полагает его умным и «столичным», и то и дело по разным вещам советуется. В общем, полная гармония.

Карпуша постепенно приручается, и даже живет теперь в доме, а не в сенном сарае, и спит на белье. Правда, на том же белье спит Баньши, так что сама понимаешь… Фаня хочет забрать его, или уж переехать в усадьбу и найти здесь работу. Пока ничего толкового не выходит, но время терпит – мальчишке все равно придется еще большой путь пройти, прежде чем он окончательно человеком сделается.

Людочка все также капризничает. Все ей не так. Как Соня уедет, прямо и не знаю, как мы будем с нею справляться… Иногда думаю, что надо было ее Машеньке Гордеевой оставить, право слово. Пусть бы себе в охотку возилась, у нее, по слухам, Шурочка маленький именно такой и был…

Инженер Измайлов… Право, даже не знаю, что тебе о нем и ответить. Лучше всего правду, наверное. Ты великодушна, и оценить сумеешь.

Мне кажется, что Андрей Андреевич, насколько для него возможно, счастлив. Он нынче живет с моей лучшей подругой, Элен Головниной. Поступил на службу. Она ради него бросила все, и теперь они друг на друга не надышатся. Впрочем, Элен с моей подачи тоже не сидит без дела (дай ей волю, так она бы с утра до ночи и с ночи до утра Измайлова облизывала от пяток до лысины и надоела бы ему, как любому умному человеку, до смерти).

Потому Элен открыла салон. Довольно оригинальный. Варвара, остяка Алеши дочь, ей в том помогла (а когда-то Элен помогала самой Варваре, так и выходит, что долг – платежом красен). Знаешь, в столице сейчас много богатых, но не знатных людей, которые хотят сами научиться или детей научить… ну, аристократическому обхождению, что ли… Тут все вместе: манера одеваться, говорить, ходить, с равными, с прислугою обходиться. Я-то полагаю, что этому научиться нельзя, можно только вырасти внутри и перенять, да еще и неизвестно… Впрочем, что нам с того, если есть те, кто готов учиться, и деньги платить…

Вот у Элен теперь и есть такая вроде бы как школа. А Варвара ей первых клиентов (точнее, клиенток) обеспечила. В основном, купеческие дочки. Смешно, где-то трогательно. Но Элен занята, и делает все на совесть, как привыкла. Наверное, кому-то и польза от того есть…

Елизавета делает в музыке и композиции хорошие успехи, все ей удивляются, многие готовы принять участие в ее профессиональной судьбе, и, думаю, ее ждет в этой области большое будущее с европейскими гастролями и прочим. Недавно два профессора из Консерватории и один известный композитор ее слушали и сказали, что такой природный феномен раз в сто лет рождается. Иван Парфенович был бы доволен, если бы услышал, я думаю… Волчонок учится в коммерческом училище, не блестяще, но вполне успевает. Впрочем, главное в его жизни, по-прежнему, – сестра. Я объясняю ему, что образованным человеком он ей – б о льший помощник, и он мне вроде бы верит. Хотя говорить с ним, да и с Елизаветой – весьма нелегко. Если сможешь, донеси про успехи Волчонка и Лисенка до Петра Ивановича и Элайджи и, обязательно, – до Аннушки. Я думаю, Лисенок ей сама пишет, но вряд ли – хвастается.

Наше общее дело движется к завершению. Остался последний, финляндский этап. Думаю, все пройдет благополучно.

На том кончаю. Приветы Ипполиту Михайловичу, Каденьке, Матвею и всем, всем, всем…

Последние дни старого года выдались дымными и теплыми. На улицах пахло мокрым углем. Адмиралтейская игла пряталась в облаках.

Софи сидела, опустив руки вдоль тела, смотрела на распятую на кресте рождественскую елочку. В Люблино ставили для детей огромную ель, всю укутанную ватой, гирляндами, серебристой и золотой мишурой, уставленную свечами и обвешанную хрупкими шарами, шишками, конфетами и засахаренными фруктами. Здесь, в Петербурге так, символ…

Несмотря на размеры, он всегда умел ходить бесшумно. Но она почувствовала его присутствие еще до того, как увидела и услышала.

Туманов стоял на пороге в мокрой волчьей шубе, с всклокоченными волосами и бородой. Некрасивость его казалась сейчас болезненной.

– Я… мы уезжаем днями. Прости, но я не мог…

– Правильно сделал, что зашел попрощаться, – бесцветно сказала Софи. – Проходи. Только, вот досада, мне сейчас надо будет уходить. У меня с братьями встреча. Гриша под новый год уезжает, так проще…

– Можно мне пойти с тобой? Я не стану мешать, даже говорить не буду, если запретишь…

– Не надо, Михаил, тебе не идет…

– Хорошо, не стану. Так – можно?

– Иди, коли хочешь. Я через четверть часа буду одеваться и поедем… Знаешь, я видела Ефима Шталь, твоего брата. Он сначала прислал мне отравленные конфеты, а потом мы помирились…

– Хочешь, я его убью? – серьезно спросил Туманов. – На всякий случай, покуда у него опять что-нибудь не поменялось…

– Нет, спасибо, не надо, – так же серьезно ответила Софи. – Пусть останется мне на память.

– Дуня говорила мне, что вы встретились…

– Отчего ты не сказал мне…

– Я бы сказал. Но ты не спрашивала. Ни имени, ничего. Я думал, ты не хочешь знать…

– Наверное, ты прав, и так все и было…

Они разговаривали из разных углов комнаты, и разлука раскинула между ними свою сеть. В ней увязало все.

Встречались на Масляном буяне, который представлял собою обширные амбары на берегу моря, в устье Пряжки у Матисова моста. Здесь разгружались с кораблей бочки с салом и с маслом, сюда же для виноторговца Шитта доставлялись бочки с коньячным спиртом. Весною и осенью приходили из Архангельска шняки (род парусных судов) с соленою трескою, семгой и камбалой.

В это время года здесь было пусто. Высились темные стены складов, валялись полузанесенные снегом разбитые бочки, налетал ветер с залива, нес снежную пыль. В переулках и тупичках между складами, где не было ветра, остро пахло морем.

Кроме братьев Домогатских, Григория и Алексея, были еще инженер Измайлов и Элен Головнина. На Туманова, который пришел с Софи, взглянули с удивлением, но из тактичности даже ничего не спросили. Элен (которую он не видел ровно десять лет, с того самого вечера, когда она явилась в игорный дом просить его оставить Софи, а он отдал ей векселя ее мужа) сняла перчатки, молча взяла в свои руки огромную кисть Михаила и ласково погладила ее, как гладят замерзших зверьков. Туманов ничего не сказал, но был тронут.