Кэрол Тауненд - Холодная весна

— Воину пыль не страшна, — сказал Луи тем же назидательным тоном, которым разговаривал со своими детьми, когда те капризничали.

— Какой еще воин? Я вовсе не воин!

— А я-то думал, что ты теперь воительница армии Христовой…

— Ну да, — спохватилась Петронилла. — Конечно, это так, но пешком…

Луи решил не перегибать палку, не то они поругаются. Он махнул рукой в направлении конюшен, откуда Якоб уже выводил оседланных лошадей.

— Успокойся, дорогая. Мы едем верхом. Эта прогулка на пару дней отвлечет нас от пьянства и чревоугодия. Ну, в крайнем случае, на три. Между Филиппом Французским и герцогом Ричардом снова черная кошка пробежала, и граф хочет вернуться в свое гнездо как можно скорее.

— Свара между Филиппом и Ричардом? А разве не ты болтал, что они вроде бы заключили перемирие?

— Перемирие перемирием, но мой дядя считает, что это только до тех пор, пока не соберут достаточно войска. Герцог может призвать мужчин к оружию в любую минуту.

— Значит, паломничество решено проделать в кратчайший срок?

— Именно. До конца недели мы будем уже дома. Если хочешь, жена, используй свой посох вместо погоняла. Но не потеряй его. Во-первых, плохая примета. Во-вторых, когда будем в Рокамадуре, он поможет тебе карабкаться по ступенькам к гробнице, если ты, конечно, не захочешь проделать это на коленях.

Ее чуть было не вывернуло наизнанку.

— На коленях? О, дьявол, я предоставлю это старому козлу и его женушке, сухой бесплодной щепке.

Луи усмехнулся.

— Этот скакун — для тебя. — Он сложил ладони лодочкой, чтобы жена могла ступить на них и взобраться на чистенькую караковую кобылку. — И запомни, ни на минуту нельзя снимать эту шляпу.

С тоской взглянув на него, Петронилла с решимостью обреченной нахлобучила бесформенное соломенное уродство на голову в тот самый миг, как граф Этьен и его супруга появились у входа в донжон.

Молодая графиня тоже надела покаянные одежды и широкополую шляпу. Серый цвет домотканой материи лишь подчеркивал румянец и белизну ее щек. И, к удивлению и огорчению Петрониллы, убогая паломничья шляпа не уродовала ее, а скорее украшала. Вероника соорудила на голове Арлетты высокую прическу, закрепив ее шпильками, а потом на нее осторожно надели головной убор. Графиня выглядела очаровательно. Петронилле чуть плохо не стало. Соперница непринужденно чувствовала себя в простой, но чистенькой дорожной хламиде.

А где же сэр Гвионн? Петронилла знала, что отец Теобальд исповедал всех пилигримов и дал им отпущение грехов, но не была уверена, ходил ли к духовнику на исповедь молодой рыцарь.

Согласно обычаю, если паломник отправлялся в странствование, церковь брала на себя ответственность за все его земные богатства на время путешествия. Граф Этьен послал записку епископу Перигорскому, а также письмо своему другу, епископу Кагора. Каждый из князей церкви направил в помощь отцу Теобальду по дьякону — управлять замком на время отлучки настоящего хозяина. Облаченные всеми графскими полномочиями, трое прелатов будут исполнять обязанности сэра Жилля на время паломничества.

Граф Этьен был не только верным сыном святой римской церкви, но также и неплохим воякой. Человек неглупый и практичный, он знал, что во времена беззакония чаще всего правым оказывался тот, кто сильнее, и поэтому, на всякий случай, исполняющим обязанности командующего гарнизоном замка был назначен сэр Вальтер Веннер. Этот рыцарь, до сих пор считавший себя слугой леди Арлетты, принес клятву верности графу Этьену еще до того, как Арлетта заперлась в Коричневой башне. За прошедшие годы он показал себя человеком в высшей мере заслуживающим доверия. Он должен был наблюдать за дисциплиной и несением службы, а капитан Жервез выделялся ему в помощь.

Паломники, собравшиеся во дворе, выглядели очень внушительно: пусть на них были надеты немудрящие домотканые робы, но легконогость и изящество их коней выдавали в них персон весьма высокого ранга.

Из главной башни вышли сэр Жилль и сэр Гвионн.

— Бретонец тоже отправляется с нами? — как бы невзначай спросила Петронилла.

— Думаю, да. А также леди Клеменсия, — отвечал ее муж.

Еще утром дядя распорядился, что служанок брать в паломничество не дозволяется. Луи, предчувствуя скандал, сообщил об этом своей жене.

— Петронилла…

— Что?

Она наблюдала, как рыцари садились в седла.

— Граф Этьен приказал, чтобы Роза и прочие девушки оставались дома. — Он ожидал вспышки гнева. — Говорит, что они будут нас только задерживать.

Но, к его великому изумлению, губы жены лишь слегка расплылись в улыбке.

— Совершенно справедливо, — произнесла она. — Наверное, так оно и было бы.

Напрямую до Рокамадура было чуть больше двадцати миль, но Тропа Пилигримов петляла, повторяя все изгибы Дордони, извивающейся серебристой лентой по лесистой долине — в результате путешествие заняло в два раза больше времени, чем если бы дорога была прямой, как стрела или как древние мощеные римские тракты.

Им повезло с погодой — стояли погожие апрельские деньки. Дождя не было, и ласковое весеннее солнышко согревало им плечи и лица.

По мере приближения к монастырю паломников становилось все больше. Кое-кто ехал верхом, наподобие их, но большинство тащилось по Тропе пешком. Дряхлых и больных везли вверх по течению на габарах или в повозках с запряженными в них волами. Поскольку Дордонь не подходила под самые стены монастыря, любителям речных прогулок на конечном этапе все равно приходилось пересаживаться в носилки или в телеги, которые с готовностью сдавали в наем в Белькастеле — деревушке, где река и Тропа Пилигримов — расходились.

Были прочитаны молитвы, принесены жертвы у каждого алтаря в каждой церквушке по дороге.

На тополях и ольхах, росших по обеим сторонам дороги, проклевывались молодые клейкие листочки. Вокруг деревьев пестрели среди пожухлой прошлогодней травы яркие лютики, переплетаясь стебельками с крохотными голубыми цветочками вероники. Янтарного цвета бабочки вылезали из своих коконов, сушили крылышки на солнце и ветерке и отправлялись в полет в поисках первоцвета. На диких яблонях появились белорозовые бутоны, и Арлетта увидела первую ласточку наступающей весны 1195 года.

Но ее не занимали, как когда-то, проявления буйно обступающей ее со всех сторон весны, весны побеждающей, неумолимой. Ей хотелось, чтобы круговорот времен остановился. Она желала замкнуться в себе самой и восседала на лошади хмурая и неразговорчивая. Сердце ей грыз червячок тревоги, настойчивый, как навязчивая мысль.

Ее месячные должны были начаться три недели тому назад.

Но она не могла забеременеть. Каждый раз, когда они с Гвионном барахтались под покрывалом, она принимала меры предосторожности. И на всякий случай возносила молитвы Господу.