Осип Назарук - Роксолана

– А чем живут бедные женщины с детьми? Я бы готовила еду больным в тимархане и чужеземным купцам в караван-сараях, стирала бы белье в больших хамамах…

Он прервал ее, встревоженный одной только мыслью о том, что эта женщина могла бы сбежать из дворца вместе с его сыном и тем самым навлечь на него неслыханный позор:

– Мои люди нашли бы тебя и привели сюда быстрее, чем солнце успело бы второй раз взойти на востоке.

– Не уверена, – отозвалась она. – Я бы никому не сказала, что я жена султана, господина трех частей света. Скажи, легко ли догадаться, что служительница в бане может оказаться женой султана?

Он подумал и ответил:

– Действительно, нелегко.

Она повела свой рассказ дальше:

– И вот так, работая где придется, я бы шла и шла все дальше на север, пока не оказалась бы у порога родного дома.

Но он все еще не мог смириться с мыслью, что нечто подобное могло бы произойти помимо его воли.

– Нелегко было бы людям догадаться, что ты жена султана, – сказал он. – Но нелегко было бы и тебе убежать от меня!

– Ты хочешь сказать, что твои люди изловили бы меня в пути? И что бы ты сделал со мной?

Он удивленно ответил:

– Что? Повелел бы снова привести тебя в сераль и запереть в гареме!

– По какому праву? Ведь я свободна! И эту свободу даровал мне своим указом сам султан Сулейман, которого весь народ недаром зовет справедливым. Не думаю, чтобы он решился запятнать свое имя насилием над беззащитной женщиной и, к тому же, матерью своего сына!

И снова мелькнуло в его мыслях: «Мисафир!»

Султан усмехнулся и вдруг подумал, что это он сам беззащитен перед ней, а не наоборот. Потому что у нее было две вещи: его сын и его любовь. Однако он не сказал ей об этом, а только спросил:

– Но по какому праву ты забрала бы с собой моего сына?

– По тому же, по какому Агарь [130]увела с собой Измаила.

– Но ведь ее выгнал из дома муж, а я тебя не выгоняю и не стал бы выгонять.

Султан ждал, что она ответит на это, но Хуррем невозмутимо продолжала свою «сказку»:

– Тварь Господню по-разному выгоняют из родного гнезда. Иначе птичку, иначе рыбку, иначе – лисичку. Я бы не смогла навеки оставаться в доме разврата как свободная женщина – только как невольница. Любовь не делится на части, нет! – вдруг взорвалась она.

Полная гнева и возмущения, она была необыкновенно хороша.

– Но ведь ты венчалась со мной уже будучи свободной. И знала, что у меня есть другие жены. Разве не так?

– Да. Но я думала, что ты оставишь других. И не ошиблась!

Он пока не знал, что на это ответить. Думал о том, какое впечатление произведет на двор и народ подобное решение. Ибо ко всем прочим пророчествам о его особой роли в истории османской державы добавится еще одна необычная черта. Усмехнулся, обнял ее еще крепче и сказал:

– А как ты узнаешь, не завел ли я себе гарем где-нибудь в окрестностях Стамбула?

– Слову Сулеймана верю. Другому не поверила бы.

Он посерьезнел.

В эту минуту он почувствовал, что с этой женщиной ему суждено пережить действительно удивительные события и приключения, каких не переживал ни один султан. И вспомнились ему ему слова старого Кемаль-паши: «Прекрасная хатун Хуррем имеет ум высокий и душу, умеющую так соединять святые мысли Корана со своими мыслями и желаниями, как великий зодчий Синан соединяет благородные мраморы с красным порфиром!»

И действительно – ведь даже это ее необычное желание не противоречило священной книге Пророка. А то, что при этом она ни разу не упомянула Коран, лишний раз убедило его, что она уже всем существом своим стала мусульманкой. Лишь те, кто внешне обратился в ислам, как знал он по опыту, любят то и дело ссылаться на Коран, в особенности, если пытаются чего-то добиться для себя. «И пусть многие ученые мужи говорят, что у женщин нет души, но эта, очевидно, ее имеет. И какую!» – подумал он.

Из задумчивости султана вывели собственные властные слова, которые невольно вырвались у него:

– Я завоеватель и понимаю душу завоевателей. Ты захватила мой гарем, а теперь, говорю тебе, возьмешься и за завоевание моей державы…

Произнес это так, словно любопытство – а как же все это будет на самом деле выглядеть? – оттеснило все остальные мысли на задний план.

Она сразу не поняла его и ответила чисто по-женски:

– Увидишь, что от моей победы над гаремом хуже тебе не станет. А держава… как же я смогу завоевать ее?

– Сначала ты захочешь узнать все ее тайны, начиная с самой первой!..

– Тайны державы? – удивленно спросила она, и ее глаза загорелись, как у ребенка, увидевшего красивую игрушку.

– Да! Всякое государство, как и любая семья, имеет свои тайны, – сказал он, глядя ей прямо в глаза.

Она не стала расспрашивать дальше. Ее переполняла радость от победы над гаремом, и сейчас не следовало донимать мужа расспросами. Но в голове ее беспрестанно сплетались воспоминания, мысли о могуществе, возникшие еще в первую встречу с Сулейманом, и сказанное им сейчас. И казалось ей, что за первой победой брезжат призраки второй, третьей, десятой… Как это будет происходить, она не знала, как и не знала, что это за победы. Но слова мужа упорно не выходили из головы.

«Тайны державы! – наконец сказала она себе. – Их, наверно, можно найти в войске и на войне…»

И постановила себе: надо когда-нибудь своими глазами увидеть войну, ведь именно там ярче всего сверкает кровавый кристалл власти.

Это решение было непоколебимым, даже если придется долго ждать подходящего случая. Она знала, что война ужасна. Слышала о ней немало, да и сама пережила татарский набег на Рогатин. Но сейчас ей хотелось увидеть войну вблизи, из самой ее гущи.

И вдруг ее осенило: ведь таким образом она могла увидеть не только кровопролитные битвы, но и те великолепные страны Запада, о которых так горячо рассказывал Риччи в школе невольниц в Крыму!.. Где он теперь? Где Клара, где Ирина, ее подруги?.. И где ее отец и мать?..

Вспыхнула от стыда, что в последнее время стала редко вспоминать о родных. А ведь они были так добры к ней… Уже дважды посылала она с купеческими обозами разведчиков в Польшу, чтобы те разузнали, что с ними и где они, но те не привезли ни вестей, ни даже слухов об их судьбе.

Что же ей было делать? Отныне все ее мысли были поглощены сыном и войной. Кровавый кристалл власти, однажды сверкнув перед очами ее души, навсегда пленил ее.

А чтобы завладеть этим кристаллом, следовало сначала увидеть его в огне и постичь его глубину.

Об этом и думала до самого утра.

Утром следующего дня султан лично распорядился привести к нему евнуха Хасана, чтобы выслушать его без свидетелей. Но тот только трясся как осиновый лист и беспрестанно твердил:

– Все неправда! Это великий визирь Ахмед-паша приказал мне так говорить.