Лиза Си - Влюбленная Пион

Иногда И откладывала книгу в сторону и начинала бродить по усадьбе в поисках Жэня, Ли Шу или госпо­жи У. Я заставляла ее задавать им вопросы об опере, по­лагая, что чем больше она узнает, тем более восприим­чивым сделается ее ум. Я велела ей спрашивать о ком­ментариях, написанных другими женщинами. Она очень огорчалась, если ей говорили, что они были уте­ряны или уничтожены.

— Как же так получилось, — спрашивала она Ли Шу, — что мысли стольких женщин уподобились цветам, уле­тевшим вслед за порывом ветра и не оставившим за со­бой никакого следа?

Ее вопрос поразил меня. Он показал, что она много­му научилась.

Свойственное И любопытство никогда не делало ее назойливой или бесцеремонной. Она всегда помнила, в чем состоит ее долг жены, снохи и матери. Она страст­но полюбила оперу, но я внимательно следила за тем, чтобы ее увлечение не превратилось в наваждение. Бла­годаря ней я больше узнала о жизни и любви, чем когда была жива или руководила действиями второй жены моего мужа. Мои девические мечты о нежной любви улетучились, так же как и пришедшие позже плотские желания. И сумела сделать так, что я научилась ценить любовь, идущую из самой глубины сердца.

Я видела эту любовь в том, как И нежно улыбнулась Жэню, когда он, чтобы избавить ее от страха во время беременности, заявил, что не боится призраков. Я ви­дела ее в том, как она смотрела на него, когда он сажал сына на колени, мастерил вместе с ним воздушных змеев, наставлял его, чтобы, став мужчиной, он сумел позабо­титься об овдовевшей матери. Я видела ее в том, как И восхищалась даже самыми незначительными достиже­ниями мужа. Он не был великим поэтом, которым я счи­тала его в девичестве, но не был и посредственным че­ловеком, как оскорбительно называла его Цзе. Он был обычным человеком, и у него были достоинства и недо­статки. Благодаря И я поняла, что истинная любовь означает любить человека, несмотря на его несовершен­ство, и даже за него.

Прошло несколько месяцев. Все это время И продол­жала читать и писать. В один прекрасный день она по­дошла к сливовому дереву, служившим мне пристани­щем. Она полила корни вином, а потом сказала. «Это дерево — символ Ду Линян. Я отдаю тебе свое сердце. Пожалуйста, помоги мне лучше понять двух первых жен моего мужа».

Жизнь подражает искусству, и действия И казались точным воспроизведением той сцены из оперы, в кото­рой Ши Сяньгу делает ритуальное жертвоприношение в память о Линян. Но от этого поступок И не стал для меня менее значимым. Линян ответила на доброту слу­жанки, обдав ее душем из лепестков; я была слишком осторожна, чтобы сделать нечто столь же выразитель­ное, но подарок И доказал мне, что она готова к работе. Я подвела ее по коридору к Залу Облаков. Комната была небольшой, но очень красивой. Ее стены были выкра­шены в цвет неба, а в окнах блестело голубое стекло. В серовато-зеленой вазе на скромном столике стояли белые ирисы. И села за него, положила том «Пионовой беседки», развела тушь и взяла в руки кисть. Я загляды­вала ей через плечо. Она перевернула страницы и на­шла ту сцену, где призрак Линян соблазняет Мэнмэя. «Характер Линян виден в том, как робко она приближа­ется к ученому, - написала И. - Она призрак, но в душе остается целомудренной».

Клянусь, это не я нашептала ей эти слова. Она напи­сала их без подсказки, но они были вполне созвучны моим мыслям. И продолжила писать, и следующее пред­ложение убедило меня в том, что ее мысли были далеки от тех, которые я некогда смаковала, лежа в своей по­стели: «Матери следует быть очень осторожной, если ее дочь начитает мечтать о дожде и облаках».

Затем И задумалась о своей юности и о нелегком уде­ле женщины: «Линян застенчиво и боязливо говорит: “Бесплотный призрак может отдаться на волю страс­тей, но женщина должна помнить о приличиях ”. Она не распутница. Она живая девушка, которая хочет быть любимой женой».

Эти слова полностью отражали мои мысли! Я умер­ла молодой, но после всех моих странствий я поняла, чем жена отличается от девушки, предающейся мечтам, когда она остается в комнате в одиночестве.

Стиль каллиграфии Тан Цзе напоминал мой соб­ственный. В этом не было ничего удивительного, ведь я так часто водила ее рукой. Я надеялась, что, когда Жэнь увидит, что все записи сделаны словно одним почер­ком, он сразу поймет, что это значит. Но теперь меня это не волновало. Я хотела, чтобы И гордилась своей работой.

Она написала еще несколько предложений и подпи­сала эти строки своим именем. Подписала своим име­нем! Я никогда не делала ничего подобного и не позво­ляла этого Тан Цзе.

И в течение нескольких месяцев каждый день при­ходила в Зал Облаков и записывала на полях книги свои мысли. Постепенно начало происходить нечто удиви­тельное. Мы с ней стали переговариваться. Я шептала, а она писала: «Жалобные песни птиц и насекомых, дыха­ние ветра, несущего дождь: призрачность, свойственная словам и ощущаемая между строк, непреодолима». Запи­сав мою мысль, она погрузила кисть в тушечницу и до­бавила собственные слова: «Как страшно читать об этом, сидя в одиночестве угрюмой ночью!»

Воспоминания о собственных переживаниях вдох­новили ее на такие строки: «В наши дни многие прекрас­ные союзы расстраиваются, потому что люди слишком придирчивы, когда речь заходит о положении семьи. Они настаивают на том, чтобы родители невесты присылали большое приданое. Когда же с этим будет покончено?» Кому, как не ей, было знать, что в браке важнее всего любовь, а не деньги, положение семьи или связи, ведь она испытала это на себе.

Иногда мне казалось, что ее слова, падающие с ее ки­сти, можно уподобить цветам: «Мэнмэй изменил имя пос­ле того, как увидел сон. Линян заболела во сне. Они оба стра­стно любили. Им обоим снились сны, и они верили в них. При зрак— это всего лишь сон, а сон призрачен». Прочитав это, я тут же позабыла о наваждении, не оставлявшим меня долгие годы, и засияла от гордости за И, которая была так проницательна и непоколебима.

И отвечала на то, о чем писала я, а иногда продолжала записи, сделанные кистью Цзе. Все это время я иногда так ясно слышала голос Цзе в отдельных отрывках, слов­но она не оставляла нас. Прошло много лет, и я видела, что она сделала куда больше, чем мне казалось. В отли­чие от нас, И не выказывала склонности к любовному томлению, но у меня было чувство, что ее присутствие объединяло нас. Мы отвечали ей, омывая слезами стро­ки написанных кистью иероглифов и обнажая перед ней свои мысли, которые она читала на страницах книги.

Я радовалась, когда И дополняла комментарий сво­ими мыслями, и старалась во всем помогать ей. Если она читала ночью, я делала пламя свечи ярче, чтобы у нее не уставали глаза. А если они начинали слезиться, я советовала ей наполнить чашку зеленым чаем и подер­жать ее сначала у одного глаза, а потом у второго, чтобы убрать красноту. Я вознаграждала жену моего мужа за каждый прочувствованный ею отрывок, за каждую най­денную цитату, за каждое яркое мгновение, пережитое в ее сердце и в дальнейшем описанное на полях книги. Я присматривала за ее сыном, когда он гулял в саду, не позволяла ему падать с каменной горки, отгоняла жа­лящих его насекомых, удерживала малыша, когда он хотел выбежать за ворота. Я подстерегала духов воды, чтобы не дать им увлечь мальчика в пруд и утопить его, и духов деревьев, чтобы он не спотыкался о корни.