Мюриел Болтон - Золотой дикобраз

— Что-то сегодня ты не очень весел, — сказала она.

Он улыбнулся белому овалу ее лица, смутно угадываемому в темноте. На ней была меховая накидка, лицо обрамлял меховой капюшон.

— Возможно, ты поможешь мне развеять печаль.

— А отчего ты грустишь? Из-за этой армии? — она сделала жест куда-то вдаль, имея в виду, что на самом деле это очень маленькая армия.

— Конечно, — сказал он беспечно, — регентша привела сюда немало людей.

— А может быть, ты грустишь о самой регентше? Непонятно только почему. Отец говорит, что она похожа на лису.

Людовик рассмеялся.

— Нет, она не похожа на лису. Она очень красивая.

— Отец говорит, что она и наполовину не так хороша, как я.

— Она может оставаться очень красивой, и все же ты прекраснее ее даже больше, чем в два раза, — сказал он улыбаясь, и ему неожиданно пришло в голову, что это действительно так. Ей сейчас было почти четырнадцать, очаровательная смесь детской непосредственности с пробуждающейся женственностью. Умные, темные, все понимающие глаза, а свежих щечек хотелось коснуться, они были, как спелые персики. Нежная округлость шеи и рук, тонкая талия, уверенно расширяющаяся книзу, а выше этой талии, еще выше, угадывались не очень большие, но крепкие груди.

— Так что отец твой совершенно прав.

— Но ты не ответил на мой вопрос. Ты думал о ней?

— Трудно не думать о ней, когда ее армия взяла нас в кольцо.

— Не так уж их много. Мы будем сражаться и победим, когда придет время.

— Когда придет время. А когда оно придет? Мы должны ждать, пока д’Альбре соберет достаточно войска, но он, похоже, не очень торопится с этим.

— Он считает, что прежде отец должен пообещать выдать меня за него замуж, а уж потом он пошлет свои войска. Но если он действительно ждет этого, то его войск мы не увидим никогда.

— Ты, я вижу, не в восторге от перспективы связать свою судьбу с храбрым д’Альбре.

— Конечно. Ведь я обещана тебе.

— Но я, да поможет мне Бог, еще так далек от свободы. И даже не знаю, когда это случится.

— Ничего, я подожду.

— Какая ты милая, — произнес он печально, а она ответила ему взглядом, полным обожания. И они застыли рядом, бок о бок, вглядываясь в даль, устремляясь взором сквозь город и городские стены, сквозь огни неприятельского лагеря все дальше и дальше. Они пытались разглядеть во Франции город Тур, там жила женщина, о которой они сейчас думали.

Людовик, как заклинание, все время повторял про себя: «Мы враги, мы враги, мы враги». Но это мало помогало. Забыть ее он не мог. И вообще, все могло повернуться совсем по-иному, не оставь ее отец такого завещания. Но теперь все кончено. Никогда им не быть вместе. Никогда, никогда, в этой жизни! Он вздохнул, и Анна-Мария, стоящая рядом, будто прочла его мысли.

«Почему он думает о ней, об этой женщине с лицом хитрой лисы, когда рядом я и он собирается жениться на мне?» — раздражаясь, спрашивала она себя.

Она очень ревновала Людовика к регентше и никогда к его законной жене. Последняя для нее была лишь смутной тенью, досадным препятствием, а не женщиной.

«Все дело в том, что я еще слишком молода, — думала она. — Будь я хоть на год старше, я бы знала, как заставить его забыть эту лису. Он бы ее быстро забыл. А сейчас он считает меня ребенком. О, если бы он не был женат на этой убогой, мы могли бы уже сейчас пожениться, и он бы увидел тогда, какой я ребенок. Стоило бы ему только поцеловать меня…» Она поглядела сквозь полусомкнутые ресницы на его крепкие руки, сжимающие камень, на его пальцы, и ей стало тепло от этих мыслей. В них не было никаких слов, в этих мыслях, только чувства, одни чувства.

Зима заставила французов снять осаду. Армия Анны возвратилась во Францию, оставив во многих местах Бретани свои войска. Людовик тоже покинул Нант, надеясь освободить со своими людьми эти города. Зимняя кампания прошла почти успешно. Неприятель не ожидал его появления зимой. Людовику удалось отбить три больших и несколько малых городов. Это породило у герцога Франциска новые надежды, что весной удастся отстоять независимость Бретани и, может быть, Людовик получит наконец развод. Но пришла весна, и Анна послала в Нант еще большую армию под командованием молодого, но уже широко известного военного гения двадцатидевятилетнего Людовика де Ла Тремоя.

Он вышел в апреле, двигаясь прямо к Нанту, как кегли сшибая на своем пути все бретонские города.

Людовик со своим войском тоже двигался, и не зная этого, прямо на Ла Тремоя. Бретонская армия покинула Нант, рассчитывая внезапно атаковать королевские войска у города Сент-Обен-дю-Кормье, который они намеревались отбить у французов. Вообще-то это была не армия, а лоскутное одеяло — бретонские, английские, французские мятежники, восставшие против регентши, наваррские и германские наемники. У каждой группы был свой предводитель, со своим личным мнением насчет стратегии и тактики в этой кампании. Под командованием Людовика находились бретонские уланы и остатки французских мятежников. Большая часть бретонского войска была с угрюмым д’Альбре, который все еще не решил, стоит ли ему ввязываться в это дело или нет. Во главе наваррцев стоял близкий друг герцога Франциска Маршаль де Рью, небольшой группой англичан командовал лорд Скейлз, и наконец германскими повстанцами, насчитывающими восемьсот всадников, командовал герцог Оранжский.

После длительных споров и пререканий эта армия начала двигаться вперед. Разумеется, вразброд и в беспорядке. Людовик, который двигался в первых рядах, успел помахать на прощание милой девушке и ее отцу. Анна-Мария с самоуверенностью, свойственной юности, ожидала только скорого триумфального возвращения своего любимого. Никаких иных поворотов она не допускала. Герцог Франциск, конечно, надеялся на Людовика, но он бывал в переделках (и не раз) и знал, что перед сражением каждый уверен в победе, а вот что будет после… И Людовик тоже предупреждал, что самый короткий путь к поражению — это разделить армию на части, и чтоб каждой частью командовал свой полководец.

Среди провожающих находился и мрачный Макс. Ему пришлось расстаться со своим солдатским мундиром. Людовик строго приказал ему оставаться в Нанте и ждать там его возвращения, потому что, как выразился Дюнуа, «солдат из Макса такой же, как и камердинер, только наоборот».

Медленно двигаясь и пререкаясь буквально на каждом шагу, отдельные группировки наконец-то сблизились. Первое серьезное предупреждение они получили сразу же после встречи с двумя форпостами французов. Во время столкновения нескольким всадникам пришлось, быстро передвигаясь от группы к группе, согласовывать действия. Там, где Ла Тремой одним своим словом решал все вопросы, бретонские предводители по часу (а то и больше) спорили друг с другом.