Эльвира Барякина - Князь советский

Юное дарование звали Дуня Одесская. У нее не было постоянной работы, и она выступала дублершей в рабочих театрах. Галя сходила посмотреть на соперницу и после этого решила, что на фронте Алова не только отравили газами, но и контузили – Дуня Одесская была вопиюще бездарна.

Тата вскоре забыла о существовании папы (он никогда не появлялся в Большом Кисельном), и чтобы она не чувствовала себя безотцовщиной, Галя сочинила сказку о погибшем в огне комиссаре. Тата с гордостью пересказывала эту историю всем знакомым, а потом – как величайшую реликвию – показывала им хрустальную пепельницу с отбитым уголком, которую Галя купила на барахолке.

– Это отцовская вещь – он подарил ее, когда мне исполнилось три года.

К Галиному удивлению ее отношения с Аловым не закончились: пару раз в месяц он звал ее к себе в кабинет «попить чайку». Свидания заканчивались жарким тисканьем, и она поднималась с дивана глубоко удовлетворенной – не Аловым, разумеется, а местью пучеглазой артистке.

Гале пришлось сделать еще три аборта, и последний привел к благословенному бесплодию – теперь ей не надо было каждые полгода ходить на выскабливание к акушерке. Ей было двадцать девять лет, на ее лице обозначились первые скорбные морщинки, и когда ее спрашивали, что она любит делать больше всего, она отвечала: «Курить».

Алов велел Гале устроиться помощницей к американскому журналисту:

– Нам надо, чтобы за ним кто-нибудь приглядывал. Постарайся ему понравиться.

Алов повел себя с ней, как сутенер, и придя домой, Галя привычно нажаловалась на него своему мужчине , которого выдумала много лет назад. Она уже давно «жила» с ним: привычно засыпала в его компании, завтракала, ходила гулять и делилась самым сокровенным. У него были густые темные брови, длинная челка и сильные руки; он был надежен и великодушен, он умел посмеяться над собой и ему были неведомы ни подлое рвачество, ни жестокость, ни тупое равнодушие к чужой беде.

Галя смирилась с тем, что в реальности у нее никогда не будет такого мужчины. Ее жребий – крутиться, как мышка в игрушечном колесе, есть по зернышку, обустраивать свою норку и воспитывать дочь.

И все-таки он появился – будто соткавшись из ее снов. Слишком чудесный, чтобы быть настоящим.

Галя в нестерпимом блаженстве смотрела на своего нового начальника, на иностранца, говорящего по-русски с чуть заметным акцентом… на человека, которого она обязана была предавать.

Клим поил ее кофе; не задумываясь, по привычке, отодвигал для нее стул или открывал перед ней дверь – как перед настоящей дамой. Он ссыпал ей в ладони конфеты: «Угостите свою дочку», или передавал ей пакет: «Это нужно отнести на телеграф». На мгновение его пальцы касались ее руки, и Галю еще долго потряхивало от жарких волн, проносившихся по ее телу.

Теперь она до дрожи в коленках боялась встреч с Аловым – ей казалось что он, с его умом и проницательностью, непременно догадается о ее любви.

Тот в подробностях выспрашивал, чем занимается Клим и что думает о политике советского руководства.

– Он называет нашу революцию экспериментом, – потупившись докладывала Галя. – Но ему интересно работать здесь, и он хорошо относится к советским людям. Он ведь родился в Москве, но еще мальчишкой уехал за границу…

На самом деле Галя многое не договаривала. Иногда Клим так отзывался о СССР, что ей хотелось заткнуть уши:

– Большевики набивают население ненавистью, как чучело ватой. Здесь все с кем-то сражаются: на словах – с империалистическим капиталом, а на деле – друг с другом, потому что до капиталистов все равно не достать.

Если бы Алов узнал о таких разговорах, он бы тут же занес Клима в разряд недружественных журналистов и потребовал, чтобы Отдел печати выслал его из страны.

– Где его жена? – спрашивал Алов, делая пометки в своих бумагах.

Это Галя и сама хотела бы знать.

– Он никогда о ней не упоминал. Я попыталась расспросить Китти, но она сказала, что папа запретил об этом говорить. Я не стала настаивать.

– Ну и правильно, – кивал Алов. – А то у Рогова могут возникнуть ненужные подозрения. Ну что ж, молодец! В этом месяце мы тебя премируем – зайди в профком и получи бесплатный билет на лекцию «Проблемы омоложения и бессмертия».

Ночами Галя долго лежала без сна и ужасалась тому, что она делает:

«Я продаю свою любовь даже не за тридцать серебряников, а за ненужные мне билеты».

На следующий день она снова шла на Чистые Пруды, здоровалась с Климом и печатала под его диктовку статьи. Он ходил по комнате и размышлял вслух, а Галя смотрела на него и у нее внутри все сжималось в одну сияющую точку.

«Хороший мой… Дай Бог тебе счастья! Мне больше ничего не надо…»

Африкан приволок с улицы душистые сосновые поленья и принялся растапливать камин.

– На суде пользование одним примусом приравнивается к совместному ведению хозяйства, – пробурчал он, искоса поглядывая на Клима. – Сначала дамочка тебе керосин в бидоне носит, потом яичницу жарит… и все – пропал человек!

Африкан стрельнул глазами на дверь – не идет ли Галя? Голос его понизился до интимного шёпота:

– Слышь, барин, не подпускай Гальку к примусу, а то она окрутит тебя!

Клим рассмеялся:

– А Капитолину подпускать можно?

– Эх, барин… Ничего-то ты не понимаешь! – горестно вздохнул Африкан и, потоптавшись, ушел в дворницкую.

На самом деле Клим уже не мог обходиться без Гали. Она стала для него секретарем, экономкой, курьером, а самое главное – няней для Китти. Капитолина начала называть ее «замбарыней».

Клим с большим облегчением передал Гале деньги на хозяйство, и вскоре его квартира совершенно преобразилась.

Каждую неделю Галя ходила на аукцион в церковь Старого Пимена, где на торги выставлялись вещи, не выкупленные в комиссионках. Так у Клима появился патефон, пара восточных кувшинов и бронзовая пастушка, держащая в подоле чернильницу.

Большую комнату украсили изящные кресла и огромное, от пола до потолка, зеркало, а дыры в штукатурке были закрыты киноафишами с Полой Негри и Кларой Боу. Стол отныне накрывался по всем правилам сервировки, в буфете появился сервиз с золотыми ободками и ручками, а в углу расцвел могучий розан. Жилье получилось странным, но на диво праздничным и уютным.

Галя без труда нашла общий язык с Китти: она водила ее на ипподром и учила рисовать лошадок.

Клим не знал, как вести себя с ней: ему было неудобно все время получать, а взамен давать только жалование. Чтобы хоть как-то отблагодарить Галю, он отвел ее к сапожнику, который обслуживал сотрудников иностранных посольств, и тот сделал ей красивые туфли и теплые нарядные сапожки на меху.