Эльвира Барякина - Князь советский

Клим вздрогнул.

– Вы кто?

– Ахмед. Слушай внимательно: будешь жалеть себя – умрешь. Ты в бой когда-нибудь ходил? Я ходил. На войне убить могут, а ты на коне скачешь и ни о чем не думаешь, потому что ты наступаешь и ты все решаешь. Вот и в тюрьме так надо. Скажи себе: «Я тут решаю, бояться мне или нет».

Но Клим был не в состоянии думать ни о каких спасительных заклинаниях.

– А если пытать будут? – сквозь зубы выдохнул он.

– А ты не считай боль болью. На войне меня подстрелили, а я полдня бегал с пулей в груди – ничего не замечал. Человек – живучий зверь, если сам себя не губит.

– Не слушайте его! – отозвался старческий голос. – Ахмедке рукояткой нагана по переносице съездили, у него теперь глаза в разные стороны смотрят, и башка набекрень. Не питайте ложных иллюзий: я – генерал от инфантерии! – пять лет в большевистском лагере сортир чистил. Меня выпустили, а через неделю опять арестовали. Я уж бог знает сколько заявлений следователю написал: «Расстреляйте меня, не мучьте!» А он мне: «Сами знаем, кого расстреливать, а кого перековывать».

– Зачем Фокуснику неправду говоришь? – рассердился Ахмед. – Ни ты, ни я не знаем, что с ним будет. Только Аллах знает, а нам все равно не скажет.

Под потолком снова вспыхнул свет, и в окошко в двери заглянул надзиратель. Поводил зрачком, убедился, что все в порядке, и камера вновь погрузилась во тьму.

Зайберт стоял перед плитой и жарил себе яичницу – угощать Нину он не собирался.

С этой ненормальной не было никакого сладу: она постоянно теребила Зайберта – то ей надо показать, где продается приличная одежда, то изволь ехать с ней на вокзал и жди Элькина. Разумеется, тот не появлялся, и они лишь зря теряли время.

Присутствие Нины неимоверно усложняло жизнь Зайберта. Он хотел спать в своей кровати, а не в гостиной на диване; ему нравилось ходить по квартире в трусах и расстегнутом халате – как он привык… А тут изволь круглые сутки быть при параде!

Но самое обидное, фрау Хаусвальд – очень приятная женщина, живущая напротив, решила, что Нина является любовницей Зайберта, и теперь при встрече поджимала губки и бросала сухое «Добрый день». Это вместо того, чтобы подолгу обсуждать с Зайбертом дела Рождественского комитета и украшение балконов электрической иллюминацией!

Он буквально молился, чтобы мистер Рогов поскорее приехал и забрал свою подружку, но Клим, как и Элькин, пропал без вести.

Все это напоминало дурное шапито. Из вежливости и человеколюбия Зайберт не мог выставить Нину на улицу, но сколько могло продолжаться это безобразие?

«Я должен попросить ее уйти!» – мысленно повторял он и все никак не мог решиться на серьезный разговор. Зайберт чувствовал себя легко и свободно в компании покладистых женщин, вроде Лизхен и Гали, а в присутствии Нины ему было тяжело, словно она не давала ему дышать.

Зайберт переложил яичницу на тарелку, но стоило ему сесть за стол, как в столовую вошла Нина – легка на помине!

– Генрих, давайте отправим еще одну телеграмму в Москву! Мне надо узнать, что случилось с Климом.

Зайберт бросил вилку на стол и в негодовании уставился на Нину.

– Слушайте, я уже устал… Мне все это совершенно не нужно! У меня свои планы на жизнь!

Он понимал, что начинает грубить, и от этого еще больше распалялся.

– Вы обещали мне помочь с немцами Поволжья – и что же? Вы не привезли денег на фрахт! Вы обманули меня, выдав себя за Хильду Шульц… Я хотел взять у нее интервью и представить ее благотворителям из нашей церкви… А что мне делать с вами?

– Я понимаю, что вы не обязаны мне помогать… – начала Нина, но Зайберт ее перебил:

– Вот и прекрасно! Поезжайте в Шарлоттенбург – в этом районе живут русские иммигранты. Купите там газету с объявлениями о найме и идите служить хотя бы официанткой. Простите, но я устал от гостей!

Но Нина, казалось, ничего не слышала. Она подошла к Зайберту и, взяв его за плечи, заглянула ему в глаза.

– Клим был вашим другом – помогите мне выяснить, что с ним случилось! Мне больше не к кому обратиться.

Зайберт застонал. Ну, вот пожалуйста – она опять начала на него давить!

– Что я должна сделать, чтобы вы сходили со мной на телеграф?

«Оставить меня в покое!» – чуть не взвыл Зайберт.

– У меня есть записи о том, что случилось с Элькиным в лагере, – сказала Нина. – Я хотела отдать их Климу, но, может быть, они вам пригодятся?

Она сбегала в спальню и принесла вырванные из блокнота листки, исписанные мелким почерком.

Зайберт принялся читать. Ого! Лесосплав… трудовые лагеря… Его настроение тут же улучшилось.

– Ладно, давайте отправим еще одну телеграмму, – проворчал он. – Только писать будем на имя Магды – она должна знать, что происходит.

Пожалуй, «мемуары» Элькина можно было обратить в деньги. Зайберт давно догадывался, что лес, который Оскар Рейх собрался продать на шпалы, поставлялся из трудовых лагерей. Если в «Берлинер Тагеблатт» запустить статейку о том, что у советской древесины весьма темное происхождение, из этого выйдет первосортный скандал.

Можно будет вспомнить умершего в 1909 году бельгийского короля Леопольда II, который нажил громадное состояние за счет эксплуатации жителей Свободного государства Конго. Их обратили в рабство и заставили добывать каучук, а за малейшее неповиновение калечили и убивали. Эта история еще не забылась, и читатели сразу поймут, что в Советском Союзе происходит то же самое.

Статью следовало опубликовать под псевдонимом, а потом намекнуть Оскару Рейху, что если он не вложится в контрпропаганду, у его московских покровителей будет репутация, как у живодеров Леопольда.

Трижды в день заключенным приносили еду: утром – кипяток и хлеб, днем – баланду и кашу, вечером – ту же кашу, только разогретую. Один раз в день арестантов водили в уборную и на прогулку по обледенелому двору.

Днем лежать на нарах не разрешалось, а по ночам Клим не мог спать: кругом тьма, за стеной шаги и лязг дверей – кого-то выводили в коридор, а кого-то заталкивали обратно в камеру. Через каждые десять минут тюремщик поворачивал выключатель и проверял – все ли в порядке.

Если Климу удавалось забыться сном, ему тут же начинал сниться кошмарный сон – будто он остался единственным выжившим членом экипажа на затертом во льдах судне. Это был полный набор главных человеческих страхов – нескончаемая полярная ночь, адский холод и полное одиночество. Но это было еще не самое ужасное. Во сне Клим осознавал, что у него нет другой еды, кроме замерзших насмерть товарищей, и, чтобы выжить, ему придется стать людоедом.

Трудно было придумать более подходящую аллегорию к его нынешней ситуации.