Сычев К. В. - Роман Молодой

Хлопнула дверь, и в думную светлицу вбежал княжеский слуга, остановившись у порога.

– Что за шум?! – возмутился Дмитрий Ольгердович, привстав в кресле. – Неужели приключилась беда?! Отвечай же, дерзкий Лычко!

– У нас великое горе, батюшка князь! – заплакал мальчик-слуга. – Только что скончалась наша матушка, пресветлая княгиня!

– Как?! – подскочил с кресла князь. – Ольгушка моя?! Она же только что, утром, была жива и здорова?!

– Да вот вышла, батюшка, на теремное крылечко, – всхлипнул слуга, – и разом замертво повалилась! Что мы только не делали! Даже посылали за Божьим человеком Павлом! Но он сказал, что нашу матушку забрал Господь!

Май 1394 года был теплым и солнечным. Благодатная черниговская земля, вспаханная местными крестьянами, уже покрылась зеленым ковром восходящей ржи. Сразу же за крепостной стеной раскинулись житные поля и огороды. Некогда великий город, лежавший уже почти сто шестьдесят лет в руинах, начал возрождаться. Со всех концов Руси шли в Чернигов «работные люди» и землепашцы. Князь Роман посылал во многие уделы своих людей с призывом «идти на древнюю русскую землю» и обещанием «не взимать тяжелые налоги». Он самолично выехал в Сарай к ордынскому хану Тохтамышу со «знатным выходом» и добился ярлыка на черниговское княжение. Несмотря на то, что Чернигов уже давно принадлежал Литве, ордынские ханы считали его своей собственностью. Одно время там пребывали татарские воины, и разоренный город не выплачивал хану дань. Но затем в Орде началась «замятня», и татары, вовлеченные в борьбу за власть между различными группировками знати, покинули город. Долгое время в Чернигове не было князя, и там сидел сначала киевский наместник, а когда после смерти великого литовского князя Ольгерда его сын Корибут получил в наследство Северщину, Чернигов был присоединен к его уделу, и туда был направлен наместник Корибута. Сам же удельный князь лишь периодически появлялся в Чернигове, считая город «бедным захолустьем» и ничего не делал для того, чтобы хотя бы поднять его из руин. В результате Чернигов почти не приносил доходов и уплачивал ордынский «выход» чисто символически. «Нагубник» Корибута отвозил в Орду скромную дань с того времени, как в Сарае воцарился хан Тохтамыш. С приходом в Чернигов Романа Молодого, имевшего солидный запас серебра, добытого им во время военных походов на службе великого московского князя и при разграблении московских городков по заданию Витовта Литовского, жизнь в городе заметно оживилась. Князь Роман умело использовал свои деньги. Часть из них ушла на выплаты «работным людям» за строительство небольшой, но надежной крепости, домов бояр и дружинников, на жалование «верным людям», но большее количество серебра князь передал местным купцам для «прибыльной торговли и доходного сбережения». Оставив себе некоторый запас драгоценного металла «на черный день», Роман Михайлович, выяснив сумму прежнего «выхода», утроил ее, и лично, с сотней своих преданных дружинников, выехал в Орду. Он не забыл татарского языка, ибо частенько общался с татарами, перешедшими на московскую службу, и приятно удивил Тохтамыша, когда вдруг в ответ на ханское приветствие произнес татарские слова.

– Я смотрю на тебя, седовласого коназа, – пробормотал тогда в изумлении ордынский хан, – и не верю своим глазам! Я никогда не видел такого толкового человека! Да еще уруса! А почему ты не приезжал сюда раньше и не радовал мои глаза? В последнее время коназы-урусы совсем не приезжают в Сарай, а присылают своих доверенных людей…Это очень плохо! Надо поправить это дело или увеличить им дань!

– Я был на службе у московского князя, государь, – ответил князь Роман, – да вот состарился и стал негоден молодому Василию…Пришлось уезжать к славному Витовту, а он послал меня в Чернигов…Но я не хочу такого наместничества без твоего разрешения, государь! Вот поэтому я привез тебе полновесный «выход» за все нынешние черниговские доходы, чтобы не обидеть тебя. Я прошу у тебя грамотку на Чернигов и одобрение моего правления!

– Волей Аллаха даже старый конь не покинет своего друга в сражении и всегда подаст достойный пример молодым! – насупил брови хан Тохтамыш. – Значит, у того Вэсилэ из Мосикэ нет разума…А это неплохо! Вот его батюшка, Дэмитрэ, был умен и хитер: держал вокруг себя могучих и достойных людей! Вижу, что теперь все по-другому…А Витэвэ, коназ Лэтвэ, теперь мой друг…Поэтому я доволен! Владей же своим Черныгы и вовремя плати хороший «выход»! Эй, Бурахай! – вдруг крикнул он, хлопнув в ладоши. Из темного дворцового угла вышел ханский денежник. – Скажи мне, Бурахай, сколько серебра привез нам этот коназ Ромэнэ? – буркнул хан.

– Много, государь! – весело сказал ханский придворный. – В несколько раз больше, чем во время того презренного Корэбутэ! И даже больше, чем присылает жалкий Кыев! А ведь тот Кыев больше Черныгы раз в пять! Значит, этот Ромэнэ – хороший коназ! Если бы каждый город твоего улуса приносил такой доход, мы бы не знали горя и уже давно смогли бы разгромить того Хромого Тимура!

– Якши! – улыбнулся ордынский хан, и стоявший перед ним на коленях князь Роман только сейчас огляделся, обнаружив, как обеднел ханский дворец. Сам Тохтамыш сидел в стоявшем на прежнем возвышении кресле белого цвета, по-видимому, из слоновой кости, но ни золотого трона, ни золотых ступенек к его царственному возвышению уже не было. На стенах не сверкали золотом и серебром массивные подсвечники, а толстые свечи были просто вставлены в медные кольца, прибитые к стенам. Обветшали и потускнели некогда богатые и толстые персидские ковры. В приемной ханской зале сидели на корточках немногочисленные приближенные – не больше десятка человек. Среди них выделялся одетый в белоснежные одежды духовный глава сарайских мусульман – имам. Все они располагались в некотором отдалении от хана и приближались к трону лишь по мановению руки своего повелителя. Подле же самого трона стоял, по левую руку хана, советник, имени которого князь Роман не знал, но его живые глаза, седые волосы и доброжелательная, гордая улыбка говорили об остром уме и большом жизненном опыте; по правую же руку повелителя стоял, словно статуя, великий визирь, взгляд которого выражал лишь тупое недоумение, которое так и не исчезло с его лица до самого ухода русского князя из дворца. Ордынский хан выглядел болезненным то ли от забот, то ли от внутреннего недомогания. Его лицо, слегка округлое, пожелтевшее, увенчанное желтой шелковой монгольской шапочкой, обшитой снизу мехом рыси, периодически подергивалось, а жидкие длинные усы, свисавшие до подбородка, небольшая рыжеватая бородка слегка тряслись. Ордынский повелитель держал правую руку, торчавшую из желтого шелкового халата, на золоченом поясе и, казалось, был готов в одно мгновение выхватить из сверкавших драгоценными камнями ножен длинный кинжал. Левая же его рука покоилась на подлокотнике кресла. Ханские ноги, одетые в белые, судя по всему, льняные штаны, и золоченые, усыпанные драгоценными камнями туфли с загнутыми вверх носками, были вытянуты вперед и свободно покоились на толстой мягкой подушке.