Георг Борн - Новая царица гарема

– Зачем оставляет она нас? – тихо спросил принц.

– Она говорит, что должна уйти. Почему? Не знаю, – отвечал Гассан.

Поставив фонарь на пол, он взял из связки ключей тот, на который указала ему Сирра, и тихо вложил его в замок двери.

– Это была она. Я твердо уверен, что это было чудо из дома софта, – шептал Юсуф.

– Мы спасены, – тихо сказал Гассан, открывая дверь. – Здесь ли, в этой ли камере ты, прелестная дочь Альманзора, супруга Сади-бея?

– Кто там, кто ты? – прозвучал дрожащий голос, и Реция, встав с постели, вышла навстречу молодым людям, так неожиданно явившимся к ней ночью.

Все это казалось ей сном. Но удивление и радость Реции при следующих словах Гассана были так велики, что она даже забыла накинуть на свое прекрасное лицо ячмак, который снимала на ночь.

– Мы пришли от имени Сади освободить тебя, прекрасная Реция, – отвечал Гассан. – Я друг Сади-бея Гассан-бей.

– Почему же не пришел сам Сади? – спросила Реция. – Зачем послал он тебя? Уж не забыл ли он меня?

– Нисколько. Он должен был отправиться в далекую страну, ты же не должна дольше безвинно томиться здесь, – сказал Гассан.

Тут только вспомнил он о принце, который стоял как очарованный при виде прелестной девушки – такой красоты он никогда еще не видал. Неподвижно смотрел он на сиявшие радостью черты Реции, в ее сверкавшие слезами глаза, на ее грациозную фигуру и, очарованный, не мог произнести ни слова.

– Освободи меня, благородный бей, – воскликнула Реция вне себя от радости, – и спаси меня от этой тяжкой неволи, я хочу следовать за Сади хотя бы на край света!

Тут только заметила она юношу, взоры которого были прикованы к ней. В ту же минуту вспомнила она, что лицо ее не закрыто. Яркий румянец разлился по ее нежным щекам, и она проворно накинула покрывало.

– Пойдем скорее, – тихо промолвил ей Гассан. – Час освобождения наконец пробил.

– Это ты Реция, дочь Альманзора, – сказал наконец принц. – Тот час, когда я увидел тебя, есть счастливейший в моей жизни.

– Скорее уйдем отсюда, – торопил Гассан.

– Дай мне твою белую руку, прекраснейшая из женщин, – попросил Юсуф, – доставь мне блаженство вывести тебя из этих мест мучения на свободу.

Реция подала руку принцу, Гассан с фонарем в руке пошел впереди и все трое вышли из камеры. Но только вступили они в коридор, как вдруг навстречу им показался Мансур-эфенди, окруженный несколькими дервишами.

– Что такое произошло здесь? – спросил он ледяным тоном. Затем обратился к своей свите: – Запереть двери! – приказал он. – Здесь совершено преступление.

– Назад! Дорогу для этой заключенной и для меня! – вскричал, увлекаясь, принц Юсуф.

– Кто осмеливается говорить таким тоном в развалинах Кадри? – прогремел шейх-уль-ислам.

– Я! Ты меня не знаешь? Так знай же, я Юсуф Изеддин, сын всемогущего султана, повелителя всех правоверных!

– Хотя бы ты был сам его величество султан! – вскричал Мансур-эфенди. – Дело в насилии, а не в лице, дозволившем его себе. Запереть двери. Должно расследовать, кто те, что самовольно проникли в эти места и таким образом сами вступили в число заключенных. Пусть его величество султан сам произнесет приговор над ними.

По приказанию султана Абдул-Азиса в жизни обоих принцев, Мурада и Абдул-Гамида, произошла перемена. До того времени они под строгим надзором жили в отведенном им дворце. Теперь же каждый из них мог свободно переехать в свой собственный дворец. Несмотря на это, принц Мурад по-прежнему вел замкнутую жизнь. Мать его, черкешенка, была христианкой, и Мурад раньше охотно перешел бы в христианство, если бы не его виды на престол. Принц Мурад мечтал одно время вступить в брак с европейской принцессой и жить вполне по-европейски, но желание это было невыполнимо при установленном исламом порядке престолонаследия, следствием которого были частые кровавые преступления и убийства в гареме. Таким образом, он решил завести трех жен, и то потому только, что первая из них оставалась бездетной. Она сама выбрала ему двух других, из которых одна была матерью принца Саладина. Из детей султана Абдул-Меджида, который на смертном одре взял со своего брата Абдул-Азиса клятву пощадить его сыновей, принц Мурад был старшим и потому после смерти Абдул-Азиса должен был наследовать престол. Следующий за ним был принц Абдул-Гамид, брат Мурада. Родная мать его рано умерла в гареме, и мальчик был усыновлен бездетной второй женой Абдул-Меджида, так что и теперь она считалась матерью Гамида.

Прекрасно прошла юность принца до двадцатого года. Пока жив был отец его, султан Абдул-Меджид, весело и приятно проводил он время сначала в кругу мальчиков, потом рабов и слуг и, наконец, среди прекрасных рабынь. Принц Мурад, а также и Гамид учились читать и писать по-турецки и по-арабски, а когда султан Абдул-Азис в 1867 году во избежание заговоров взял их с собой на парижскую выставку, они выучились еще нескольким французским фразам. Но принц Гамид после этого путешествия занимался также отдельными науками, и в загородном доме, в котором он обыкновенно жил, можно было найти целую коллекцию ландкарт. Принц завел себе европейский костюм и обстановку. Он уже больше не любил турецких украшений с полумесяцем и звездами, но брал себе французских и немецких рабочих, которые должны были делать ему все в европейском вкусе. Так на службе у него были садовник Шлёрф и скульптор Ульрих, гаремный врач его Скандер-бей тоже был немец, ганноверец; некоторое время по его указаниям работали на него и немецкие столяры Юнг и Энсен.

В то время как принц Мурад любил спиртные напитки и во все стороны сорил деньгами, брат его Гамид служил ему живым контрастом. Деньги он тратил расчетливо и аккуратно, не любил пить и вел довольно скромную жизнь. Он был очень худощав, так что по виду можно было счесть его болезненным, чахоточным, но именно худоба-то и придавала лицу его выражение силы и даже суровости. Длинный выдающийся вперед армяно-турецкий нос в соединении с густыми черными усами и большими темными глазами придавал ему энергичный вид.

От отца Гамид наследовал маленький дворец в Кигим-Хане на пресных водах и много земли в Маслаке, где он устроил себе поместье совершенно в своем вкусе. Когда главный дворец, крестообразное здание с фронтонами на все стороны, был вчерне окончен, он отослал архитектора и сам принялся группировать остальное по разным образцам, выписанным им с Запада, преимущественно из Вены. Тут были модели знаменитых садов, различных украшений, убранства комнат. По этим-то образцам он и устроил все в своем новом дворце. Наружный фасад этого маленького двухэтажного дворца, имеющего в узком месте только четыре, а в широком до восьми окон, был не особенно привлекателен, а общеупотребительная в Константинополе глиняная краска, в которую он был окрашен, делала его еще неприятнее. Зато роскошны были окружающие его парки и восхитителен вид, расстилающийся с его террасы во все стороны, так как лежал он на холме. В садах находились оранжерея, богатый птичник, великолепные фонтаны и прелестный ей-мунлук [16]. Гаремный сад был обнесен огромной стеной.