Жаклин Монсиньи - Флорис. Флорис, любовь моя

Максимильена, чьи глаза еще не высохли от слез, схватила руку эмира.

— Как мне отблагодарить вас, Селим-паша, за все, что вы сделали для нас?

Турецкий эмир покраснел — христианские обычаи были ему в диковинку. Разумеется, в гареме у него много европейских женщин, но они не знатные дамы — эта французская графиня приводила его в смущение своими манерами, а также мужской одеждой. Деликатно высвободив руку, Селим-паша промурлыкал:

— Я приказал схватить предателя Арашева. Его посадят на кол.

Максимильена побледнела, но тут в разговор вмешался гетман Саратов:

— Никто не сравнится в величии и благородстве с моим братом Селим-пашой, однако прошу разрешить мне самому покарать изменника.

Маленькие глазки эмира вспыхнули: ему было любопытно узнать, какое наказание уготовил гетман для бывшего казака; впрочем, он не стал задавать вопросов из вежливости. Гетман, однако, понял, как не терпится эмиру полюбоваться казнью, и злобно улыбнулся.

— Мой брат Селим-паша останется доволен.

Ромодановский прижимал к себе Флориса и Адриана; верный друг не мог говорить, горло перехватило. Какого страха он натерпелся за все эти дни, когда миссия, столь близкая к завершению, едва не потерпела крах!

Максимильена обнаружила исчезновение сыновей на рассвете, и Ромо впал в мрачное отчаяние. Сама же Максимильена едва не лишилась рассудка от свалившегося на нее несчастья. Гетман послал в погоню за Арашевым казаков, но никто не мог вывести их на след. Ничем не помогли и собаки — за пределами лагеря они остановились, жалобно скуля и виновато виляя хвостом. Десять дней прошло, не дав никаких результатов. Общая подавленность царила в лагере, когда вдруг на горизонте показался всадник. Подскакав к палатке гетмана, он спрыгнул с измученного коня, проявив совершенно неожиданную для его возраста прыть, и склонился перед Саратовым.

— Не разыскиваешь ли ты двух мальчиков, гетман?

Максимильена задрожала.

— Кто вы, благородный старец? Если вы видели моих детей, скажите об этом во имя любви Господней!

Старик внимательно посмотрел на Максимильену.

— Да, я видел твоих сыновей, женщина, они похожи на тебя. Их привел человек, называвший себя их отцом, но старый Елеазар ему не поверил.

Гетман же по-прежнему глядел на еврея недоверчиво.

— Почему ты решил уведомить меня об этом и откуда узнал, что мы разыскиваем их?

Старик засмеялся.

— Я ведь ростовщик, гетман, а такое ремесло обязывает ко многому. Мне известно все, что происходит в трехстах верстах от моего дома.

— Ну, еврей, презрительно осведомился Ромо, — сколько же ты хочешь получить за эти сведения?

Старик гордо выпрямился.

— Я хочу только одного, надменный русский, — помочь тебе.

Гетман, жестом успокоив Ромодановского, подошел к старику поближе.

— Кажется, я тебя знаю.

— Да, ты должен помнить меня, гетман, я пришел уплатить свой долг. Десять лет назад, когда татары подожгли мой дом и хотели увезти мою дочь Ребекку, появился ты со своими казаками. Ты спас нас. Поэтому я хочу тебе помочь.

Гетман с улыбкой огладил свою шелковистую бороду.

— Я помню тебя. Говори, друг мой, где дети?

— Похититель провел их через винницкие болота.

— Это невозможно, — воскликнул гетман. — Там не выжил бы никто.

Елеазар улыбнулся.

— А они выжили, гетман, потому что мальчики эти — настоящие львы.

— Где же они теперь?

— Тот человек повел их в Хаджи-Бей. Уверен, что он хочет продать их Селим-паше. Идут они пешком и через четыре луны окажутся в крепости.

Максимильена закрыла лицо руками.

— Какой ужас! Мои сыновья у турок!

А гетман Саратов вскричал:

— Через четыре луны? Если мы будем скакать день и ночь, то обгоним их. Успокойся, благородная дама, Селим-паша мой друг.

— Но, гетман, — воскликнула Максимильена, — турки ненавидят русских! Как же Селим-паша может быть твоим другом?

Саратов улыбнулся.

— Ты приехала с севера, благородная дама. Здесь, под украинским солнцем, все знают, что можно сражаться друг с другом и при этом оставаться друзьями. Возможно, в один прекрасный день я уничтожу Хаджи-Бей и построю русский город, но в сердце моем всегда будет жить дружба Селим-паши. И я уверен, что, если меня убьют его янычары, он будет оплакивать мою смерть.

Селим-паша принял гостей так, как умеют это делать лишь на Востоке.

— Мой дом принадлежит тебе, брат мой, а твои друзья — отныне мои друзья.

Ромо же думал: «Этот человек приказал бы отрубить нам голову с той же безупречной вежливостью, если бы мы приехали без гетмана».

Действительно, турки господствовали на Черном море, и любой плененный христианин становился рабом, а женщина — наложницей. Селим-паша поставил только одно условие: соглашаясь приготовить предателю ловушку, он желал увидеть детей прежде всех остальных. Впрочем, гетману и Ромо разрешили спрятаться за парчовыми занавесками, висевшими за спиной эмира.

По знаку матери Флорис с Адрианом подошли к эмиру.

— Простите нас, Селим-паша, за то, что мы… гм! В общем, мы не знали… гм! Вы были очень, очень…

Они самым жалким образом запутались в своих объяснениях. Селим-паша, с улыбкой глядя на них, вздохнул:

— Ах, какая жалость, что вы христиане! Клянусь Аллахом! Женщина, — произнес он, поворачиваясь к Максимильене, — ты не желаешь отречься от своей веры и принять закон Магомета? Тогда вы смогли бы остаться в Хаджи-Бее, а я бы сделал из этих мальчиков визирей.

Максимильена была захвачена врасплох — такая мысль никогда не приходила ей в голову. Ее сыновья — турки? Она на секунду задумалась, подыскивая слова для ответа, ибо не хотела обидеть эмира.

— Благородный Селим-паша, сыновья мои должны хранить веру отцов, как вы храните свою. Поэтому им следует вернуться во Францию. Но частица нашего сердца останется, благодаря вам, в Хаджи-Бее.

Селим-паша вновь вздохнул:

— Говорят, француженки отличаются крайним легкомыслием, но теперь я убедился в обратном. Ты мужественная женщина и без колебаний рискнула жизнью ради своих сыновей. Отныне Селим-паша твой друг. — И эмир направился к выходу, колыхаясь всем телом.

На следующее утро Флориса и Адриана разбудил рокот барабанов. Они бросились на балкон, но ничего не увидели — окно выходило на море. Тогда они побежали в патио. Навстречу им шла девочка с волосами цвета воронова крыла и угольно-черными глазами. Флорис с разбегу налетел на нее.

— Где твои глаза, христианский пес? — закричала малышка на ломаном русском языке.

Флорис оскорбился.

— Для девочки вы не очень-то вежливы, но я должен извиниться за то, что толкнул вас, — ответил он по-турецки. Благодаря урокам Ли Кана оба брата с легкостью переходили с языка на язык.