Жаклин Монсиньи - Флорис. Петербургский рыцарь

Флорис высунулся в окошко и приветственно улыбнулся: восторженные крики стали еще громче, еще горячей. Темные кудри на лбу Флориса высохли, его зеленые глаза радостно сверкали. Внезапно, без какой-либо причины, без всякой логики, народ принялся кричать:

— Да здравствует наша царевна Елизавета!

— Да здравствует молодой барин!

— Да здравствует дочь Петра Великого!

— Ах! Mein Gott, как я не люблю этих французов! — скрипел зубами генерал.

— А теперь, ямщик, гони, — радостно воскликнул Флорис. — В Петербург! В Петербург…

— Ульрих-Антуан, вы что-нибудь понимаете из того, что говорят наши советники? — зевая, обратилась Анна Леопольдовна к своему супругу, принцу Брауншвейгскому.

Принц, облаченный в роскошный мундир генералиссимуса, встрепенулся и попытался принять умный вид, что давалось ему с большим трудом.

Регентша Анна томно вытянулась на кушетке в очаровательном неглиже: она по привычке давала аудиенцию в своей спальне. Ее министры — Остерман и Миних — вились вокруг нее, словно шершни. Для своих пятидесяти с лишним лет они были одеты довольно странно: один — в платье нежно-розового цвета, другой — в канареечно-желтое: это делалось для того, чтобы понравиться принцессе, любившей цвета «желтые и нежные». Властный женский голос раздался из глубины комнаты:

— Их светлости советуют вашему высочеству не доверять французскому посольству. Они советуют ему тотчас же призвать своих горничных, с их помощью одеться для выхода, с великими почестями принять этих возмутителей спокойствия, а потом воспользоваться первым же предлогом, чтобы отослать их обратно, постаравшись при этом не поссориться с Францией.

— Но, дорогая моя, все это слишком сложно, — отвечала регентша, протягивая руку своей фаворитке, мадемуазель Юлии Менгден, роскошной брюнетке, столь же деятельной и решительной, сколь она сама была вялой и медлительной. Вздохнув, регентша сделала вид, что встает, но вместо этого, зевая, вновь откинулась на кружевные подушки. Оба министра бросили признательный взгляд на мадемуазель Менгден и снова хором продолжали:

— Да, ваше высочество, у нас имеется послание генерала Бисмарка, и в нем содержатся важные сведения: эти мужики и солдаты, которые должны быть нам верны, кричали здравицы в честь царевны Елизаветы.

— И это при виде французов.

— Интересно, почему? Это, знаете ли, странно.

— Да нет же, Миних, все очень просто: французы спасли этих мужиков — вытащив их из воды.

— Но при чем тут царевна?

— Очень даже при том.

— Да нет же, вы ошибаетесь.

— В конце концов, — продолжал гнуть свое Миних, — ваше высочество просто обязаны навсегда избавиться от принцессы Елизаветы.

— Зачем? Народ давно забыл о ней.

— Вы уверены?.. Докажите! И все же, Остерман, французское посольство — это ваша ошибка.

— Какая несправедливость, — возмутился канцлер; казалось, его сейчас хватит апоплексический удар, — вы вместе со мной хотели, чтобы у России был свой посол в Париже. Я отправил туда графа Кантемира, и его прекрасно приняли. Неужели вы думаете, что после этого мы могли отказать Франции в праве прислать своего посла в Петербург? Мы обязаны принять французов не хуже, чем они приняли наше посольство в Париже.

— Ах! Проклятые французы, они повсюду суют свой нос, я их знаю — они хитры, и им нельзя доверять! Насмешники, вертопрахи, крикуны — таковы они все.

— Но, добрый мой Миних, — вздохнула регентша, бросая в рот очередную конфету; она была готова на любые уступки, лишь бы только прекратился весь этот шум, — чего нам бояться? Разве власть не в наших руках, разве закон не на нашей стороне?

Миних приблизился к кровати. Пять или шесть свирепых маленьких собачонок, удобно устроившихся в ногах королевы, вскочили и громко залаяли, норовя укусить министра.

— Тише, Великий Герцог, — тише, дай нашему министру сказать, промолвила регентша.

Миних перевел дыхание, вытер лоб и начал говорить. Его багровое лицо резко контрастировало с канареечно-желтым костюмом. Эти совещания бесконечно утомляли его.

— Надеюсь, ваше высочество поймет меня правильно. Разумеется, вы держите власть в своих руках на совершенно законных основаниях, однако позволю себе заметить, что есть несколько мелочей, на которые вы, несмотря на свой поистине выдающийся ум, возможно, не сочли нужным обратить внимание.

Никто из присутствующих даже не попытался улыбнуться, и министр продолжал:

— После смерти царя Петра, которого все упорно продолжают именовать Петром Великим, императрица Екатерина, его жена, взошла на трон и правила вместе со своим любовником Меншиковым. Уже в то время некоторые из тех горделивых русских, которых мы хотим сейчас убрать, начали поговаривать о том, что престол должен перейти к дочерям царя, или к его внуку. Они также говорили о каком-то незаконном сыне царя, следы которого не найдены, поэтому его в расчет мы не берем. Наконец, после кончины Екатерины, бояре возвели на трон царя Петра II — сына царевича Алексея, убитого… может быть, своим собственным отцом, и внука дражайшего царя, — усмехнулся Миних.

В комнате было душно, в огромной печи, облицованной белыми и голубыми изразцами, вовсю горел огонь.

Вдохнув глоток горячего воздуха, он продолжал:

— Этот молодой человек оказался достаточно воспитанным, чтобы быстро умереть от болезни, и его заменила ваша августейшая тетушка, герцогиня Курляндская, которая с помощью заговора наконец-то убрала от российского трона этих ни на что не способных русских. Став царицей, герцогиня Курляндская не забыла своей любви к Пруссии и Австрии, и выдала вас замуж за принца Ульриха Брауншвейгского: теперь ваш двухлетний сын, его величество Иван VI, является царем. Таким образом, вы стали регентшей и будете управлять Россией до совершеннолетия вашего царственного сына. Поймите меня, ваше высочество, канцлер Остерман и я — мы безраздельно преданы вам, но эти русские, упрямые и невежественные, выдумывают всякие байки и вздор о последней дочери Петра Великого.

Утомленный столь долгой речью, Миних без приглашения опустился на стул. Но, похоже, в этой любимой комнате императрицы правила этикета утрачивали свою силу. Принц Брауншвейгский с блаженным видом играл с собачками, а регентша нежно ласкала щеку своей фаворитки. Остерман продолжил:

— Мы совершили большую ошибку, предоставив царевне возможность спокойно жить во дворце. Подождем еще немного, а за это время подыщем ей хороший монастырь, пострижем в монахини, и в конце концов она простудится или неудачно упадет… Что же касается этих злосчастных французов, то мы просто обязаны их принять. Позже у нас будет время поразмыслить. А чтобы не утомлять ваше высочество, мы возьмем все хлопоты на себя — его светлость премьер-министр и ваш скромный слуга, преданный вам вице-канцлер…