Энн Жирар - Мадам Пикассо

– Надеюсь, эта война быстро закончится и мы вернемся к нашим мольбертам, – сказал Брак и подмигнул. Как и остальные, он старался держаться стоически. – Разумеется, наш испанец в полной мере воспользуется своим преимуществом и станет еще более знаменитым за время нашего отсутствия.

– Задай им жару, Уилбур, и мы покончим с этим, – сказал Пикассо и шутливо отсалютовал другу. Он не стал обнимать Брака; это было бы слишком мучительно для него.

– Vive la France! – воскликнула Ева и постаралась изобразить улыбку, скрывавшую ее сомнения в будущем.

Марсель Брак, все еще плакавшая, горячо обняла ее.

– Я должна попросить у вас прощения, – сказала она.

– За что?

– Мы с Алисой не слишком тепло отнеслись к вам с самого начала. Мы были холодны с вами из-за дружбы с Фернандой и прочих вещей.

– Я и не заметила, – солгала она, так как знала, что Пикассо слышит их разговор.

– Вы были очень добры к Пабло. Мы с Алисой убедились в этом.

– Не стоит так говорить только потому, что мы берем собаку, – неловко пошутила Ева, хотя по-прежнему ощущала боль от слов Марсель, произнесенных тогда, давно, у нее за спиной. Возможно, так она расчувствовалась из-за того, что ее муж отправлялся на войну. Тем не менее сейчас было ни к чему вспоминать старые обиды.

– Правда, Ева, мне очень жаль. Когда он жил с Фернандой, то был очень вспыльчивым. Зато сейчас от него исходит удивительный покой. Это в самом деле поразительно. Жорж говорит, что видит это в его картинах. Совершенно ясно, что это преображение произошло благодаря вам.

Они еще раз обнялись перед последним паровозным гудком. Все старались держаться непринужденно, но чудовищность войны и неизбежных потерь слишком давила на них. Наконец, Жорж Брак и Андре Дерен вошли в вагон и скрылись из виду.

В сентябре они получили известие о том, что Аполлинер ушел в армию. Из-за уголовного прошлого ему понадобилось в два раза больше времени, чтобы его кандидатуру одобрили. По словам Пикассо, он был рад тому, что они с Аполлинером успели помириться до начала войны. Они даже начали переписываться друг с другом. Пикассо сказал, что последний ланч, который она устроила для его друзей, очень много значил для всех.

Из их ближнего круга лишь Макса Жакоба сочли непригодным к военной службе. Но даже для тех, кто остался, война стал центральной темой жизни. Было введено рационирование, появился дефицит продовольствия, а в газетах ежедневно публиковались списки раненых и погибших.

Несмотря ни на что, Пикассо продолжал работать. Он создавал десятки новых кубистских полотен и снова вернулся к скульптуре. Ему не хватало ощущения сырой глины и гипса на пальцах.

Между тем он внушил себе, что Еве становится лучше. Она была молода, и она была бойцом по характеру. С ней все будет хорошо, снова и снова повторял он. У них все будет хорошо.

Однажды утром, после того как Пикассо оставил очередной холст сохнуть на мольберте, он принес Еве завтрак в постель. В то утро, когда он вернулся из булочной, он проделал все ритуалы, чтобы заглушить свои предрассудки. Он немного помедлил у двери, развернулся, сосчитал до пяти, снова развернулся и вошел в дом. Ничто дурное не может случиться… по крайней мере, не сегодня.

В течение нескольких секунд, пока запах свежих булочек не разбудил ее, Пикассо наблюдал за спящей Евой. Он наслаждался этим зрелищем. Когда она спала, ее лицо становилось детским и невыразимо очаровательным. Он до сих пор не мог поверить, что можно любить другого человека так сильно, как он любил Еву, или чувствовать себя настолько преданным кому-то. После всего, что они пережили вместе, он стал еще больше преклоняться перед ней. Ему хотелось стать ребенком вместе с нею и видеть свое отражение в ее ярких и невинных глазах. Тем не менее он чувствовал себя эгоистичным тираном. Какая-то часть его существа втайне радовалась, что ему не приходится делить ее ни с кем, кроме пса Дерена, который тоже обожал Еву. Верный своей кличке, Сентинель стоял на страже в ногах кровати, готовый защищать свою новую хозяйку.

– Сколько сейчас времени? – сонно спросила Ева, приподнявшись на локтях.

– Начало десятого.

– Почему ты не разбудил меня раньше? Ты хотя бы ложился сегодня?

– Я работал над новой вещью. Сначала поешь, а потом я тебе ее покажу.

Он наблюдал за выражением ее лица, когда она с беспокойством рассматривала поднос с булочками, чаем и ломтиками дыни.

– Ох, Пабло. Ты же знаешь, что я не завтракаю в постели.

– Когда мы только познакомились, ты не могла дождаться завтрака, – с подозрением в голосе заметил он.

– Я не могла дождаться тебя , Пабло, – с сонной улыбкой ответила Ева, когда он передал ей чашку чая и поцеловал в щеку. – О чем твоя новая картина?

– О тебе и твоей собаке. На тебе эта глупая накидка из лисьего меха.

Он имел в виду палантин, который купил для Евы в Ниме после того, как они посетили корриду.

– Таким образом ты пытался загладить свою вину: я с трудом вынесла это кровавое зрелище, – ответила Ева с притворно-надутым видом.

– Судя по всему, я потерпел неудачу, когда пытался продемонстрировать тебе великолепие корриды.

– Это уж точно.

Пикассо заправил ей за ухо выбившийся локон.

– После небольшого отдыха я собираюсь приступить к другой картине о тебе… вернее, о нас обоих.

– Мне нравится, как это звучит.

– Теперь, когда твои волосы отросли и снова блестят, я испытываю прилив вдохновения. У меня есть идея нарисовать тебя в образе натурщицы. Ты выходишь из гардеробной, а я рисую самого себя, ожидающего твоего появления. В сущности я могу оставить свое лицо лишь в виде эскиза, а не автопортрета, чтобы сосредоточить внимание на тебе и твоем роскошном теле.

Ева игриво приподняла бровь.

– Понятно. Значит, я буду обнаженной?

– Разумеется. И если все получится так хорошо, как я себе это представляю, это будет мой свадебный подарок для тебя.

Ева опустилась на подушки.

– Пабло, мы уже обсуждали это. Еще слишком рано.

– Прошел год, mi amor . Сейчас ты так же здорова, как и я. Все ужасы остались позади, и траур по моему отцу подошел к концу, так что нет причин ждать еще дольше. То есть если ты любишь меня, конечно.

– Я буду вечно любить тебя.

– Тогда решено. В газетах пишут, что в Париже стало спокойнее. Мне не терпится проверить квартиру и убедиться в том, что там все в порядке. Гертруда с Алисой тоже вернутся и смогут присутствовать на свадьбе. Члены моей семьи ожидают лишь моих указаний.

– Ты ведь знаешь, что отель «Морис» превращен в госпиталь для раненых солдат.

– Есть другие отели. Это не проблема.

– Но тот отель бы особенным для нас обоих. Если мы устроим свадебный завтрак где-то еще, это будет дурным знаком.