Энн Жирар - Мадам Пикассо

Пикассо твердо придерживался занятой позиции. Он не отходил от ее постели. Дни превращались в недели. Он мало работал и еще меньше спал. Он беседовал с врачами. Он предлагал увеличить дозы обезболивающих препаратов. Часто, особенно с закрытыми глазами, она слышала в его голосе неизбывное страдание. Этот звук преследовал ее.

«Как странно», – подумала Ева, глядя из окна на деревья, за которыми угадывались очертания кладбища Монпарнас. Только сейчас она оценила горькую иронию и уместность этого вида.

Мрачная мысль удивила ее. Вместо тоски и опустошенности Ева ощущала в происходящем оттенок черного юмора. О чем думают другие умирающие люди? По крайней мере, она была рада, что может оставить эти мысли при себе. Во внутреннем уединении ей не нужно было соглашаться с упрямым оптимизмом Пикассо и с надеждой на благополучный исход, не требующий смирения перед неизбежностью.

Париж по-прежнему сильно отличался от города, из которого они уехали в Авиньон. Казалось, изменения произошли целую вечность назад. Оживленные кафе на Монпарнасе, которые она так любила, теперь были похожи на тусклые пустые раковины, куда почти никто не заглядывал. Над городом то и дело раздавались сирены воздушной тревоги, и веселый звон бокалов был давно забыт, теперь главенствовал перестук колес войны, которой не было видно конца.

Самое худшее как будто отступило на задний план, но приметы повседневного мира никуда не исчезли.

Теперь так много мужчин носили военные мундиры, что Пикассо неизбежно выделялся на улице среди прохожих. Женщины, чьи мужья и сыновья ушли на войну, смотрели на него с презрением. В их глазах он был очередным молодым человеком, которому каким-то образом удалось избежать отправки на фронт. Они бросали в него белые перья, как и в любого другого юношу, который не посчитал своим долгом защищать Францию. Белое перо обозначало трусость.

Политическая ситуация сказалась на его известности и продажах его картин. Произведения Пикассо стоимостью в тысячи франков оставались в студии Канвейлера, поскольку тот уехал за границу и не мог вернуться во Францию. Его галерея была захвачена правительством, а все произведения арестованы, так что их нельзя было продать. Канвейлер задолжал Пикассо целое состояния, но богатство, как и счастье, бывает изменчивым и мимолетным, думала Ева. Жизнь теперь определенно казалась ей такой.

Ева заставила себя встать. Сейчас она осталась одна и решила позаботиться о себе, – вернее, о том, что от нее осталось. Она спустила ноги с кровати, зная о том, что Пикассо не разрешил бы это сделать, но он не мог постоянно находиться рядом.

Собравшись с силами, Ева зашаркала через комнату к зеркалу в гардеробе. Она вдруг вспомнила яркие зеркала на гримерных столиках в «Мулен Руж». Неужели все это было настоящим: свет, костюмы, радостное волнение?

Ева глубоко вздохнула и начала разворачивать повязки, стягивавшие ее грудь. Она снова прислушалась, не идет ли Пикассо, но в квартире было тихо. Она должна встретиться лицом к лицу с чудовищем, которое теперь находилось под бинтами.

Бинты разворачивались и падали на пол, и она увидела темные пятна засохшей крови, а потом длинные зловещие шрамы. Когда она поняла, что стало с ее некогда прекрасным телом, то рухнула на ковер как тряпичная кукла и наконец разрыдалась от первобытной муки, в которой до сих пор отказывала себе.

Сквозь слезы она увидела эскиз – чудесный рисунок Пикассо, созданный в ту ночь, когда все казалось возможным. На рисунке она представала в образе хрупкой красавицы, безупречной и чувственной. В тот день она чувствовала себя настоящей женщиной, и ему удалось передать это ощущение. Эскиз стоял на комоде под зеркалом, по-прежнему в блокноте и без рамки. Теперь это казалось символом их совместной жизни, неполной и незавершенной. Какой теперь она предстанет в глазах художника? Она больше никогда не будет красавицей, и он не сможет назвать ее ma jolie . Ева встала, взяла эскиз и провела пальцами по линиям. Ее глаза наполнились беспомощными слезами. Она чувствовала себя полной дурой из-за того, что много раз убеждала Пикассо обрести мир с Богом и поверить в их общее счастье.

– Зачем Ты сотворил это? – она говорила и плакала, обратив гневный взгляд к потолку. – Это был такой дивный сон…

В приступе отчаяния Ева вырвала рисунок из блокнота, повернулась к камину и швырнула эскиз Пикассо в огонь.

– Совершенство так же мимолетно, как обещание вечного счастья, – крикнула она. – Я была дурой, если хотя бы на миг усомнилась в этом!

Наступил ноябрь, пришли настоящие холода. Алиса передала Еве чашку молока. Ева лежала на диване у камина в квартире Гертруды Стайн на улице Флерю. Ева была еще слишком слаба и не могла долго сидеть, но хорошо, что она смогла выбраться из своей спальни. Вид на кладбище становился для нее невыносимым; кроме того, она обожала Алису Токлас.

Какое-то время они смотрели на Гертруду и Пикассо, сидевших за большим обеденным столом в центре комнаты. Как обычно, эти двое были поглощены беседой друг с другом.

– Скоро придет Макс, – сказала Алиса под ровное гудение боевых самолетов, пролетавших над ними. – Вы же знаете, он никогда не пропустит бесплатный обед.

Ева улыбнулась и подумала о том, как правдиво эти слова прозвучали по отношению к неугомонному поэту, который однажды летом был так добр к ней. Она знала о болезненных привычках и нездоровых страстях, продолжавших преследовать его. Тем не менее он произвел на нее глубокое впечатление, и она скучала по его откровенности и чувству юмора, к которому только начала привыкать. Он приведет Сильветту. Все они сблизились за прошедший год, особенно с тех пор, когда она разрешила Пикассо раскрыть друзьям правду о своем состоянии. Наряду с Гертрудой и Алисой, все они изо всех сил старались поддерживать ее.

Когда они вошли в комнату, то по мрачному выражению лица Макса все догадались, что он принес недобрые вести. «Проклятая война», – подумала Ева, гадая о том, увидит ли она ее конец.

– Аполлинер? – спросила Гертруда.

– Слава богу, с Апо все в порядке, – отозвался Макс. Гертруда обняла его. – Но я получил письмо от Марсель Брак. Жорж был тяжело ранен в бою при Теруане. Пуля попала в голову. Никто не может сказать, выживет ли он.

– Уилбур. Dios, Madre Maria [74], только не это, – пробормотал Пикассо, и Макс попросил всех помолиться вслух за выздоровление Брака.

За столом Ева положила руку на плечо Пикассо. Гертруда со слезами на глазах взяла его за руку.

– Не знаю, как я буду жить, если он не выживет, – сдавленным голосом произнес он.

– Лучше не думай об этом, Пабло, – посоветовала Гертруда.

– Чем больше я стараюсь избежать смерти, тем чаще она преследует меня.