Демет Алтынйелеклиоглу - Хюррем, наложница из Московии

«И как этой женщине удается каждый раз так меня удивлять», – подумал падишах. Он знал, что Хюррем ненавидит Гюльбахар. Но к ее сыну она относилась совершенно особенно, казалось, даже лучше, чем к своим сыновьям. Он ни разу не слышал от нее плохого слова о Мустафе. Сулейман много раз спрашивал себя, почему Хюррем, у которой было трое сыновей, ожидавших престола, никогда не пытается очернить Мустафу в его глазах. Ведь если бы на ее месте была Гюльбахар, она бы так и поступила. Она бы непрестанно порочила сыновей Хюррем. Но Хюррем о Мустафе не говорила ничего, кроме того, что «он доблестный, сильный и славный шехзаде».

Размышляя над вопросом жены, он подумал, что она права, говоря, что ничего не смыслит в государственных делах. Если бы смыслила, то давно заметила бы, что доблестный шехзаде давно стал опасным. «Ведь я сам рассказал ему, – думал он, – о том, как мой отец обошелся с моим дедом. Хюррем, видимо, ничего не знает о слухах, которые бродят по Стамбулу, и о том, что говорит войско. Если бы она знала, что солдаты давно требуют Мустафу Хана, она бы никогда не спросила, почему мы не оставляем трон Мустафе».

И падишах, подумав, какая простодушная, наивная и простосердечная эта Хюррем, покрепче обнял жену и сказал: «Нет, пусть шехзаде остается в своем санджаке в Амасье и занимается своими делами. Мы считаем правильнее поручить Стамбул нашему зятю. Он привыкнет заниматься государственными делами, пока нас нет».

Хюррем облегченно вздохнула: «Ну что ж, значит, подозрения у него появились, это хорошо».

Оставшись с мужем наедине в роскошном особняке посреди огромного парка, напоминавшего зеленый, как море, лес, она постаралась на время обо всем забыть. Теперь она была занята только тем, чтобы вылечить мужа. Они вместе ходили на горячие источники, вместе принимали целительные ванны, вместе пили целебную воду. Хюррем сама ухаживала за мужем, не позволяя служанкам приближаться к нему. Она готовила ему еду и подавала ее. По вечерам она прижимала к себе пузатый уд или клала на колени канун и пела мужу его самые любимые песни.

Султан Сулейман, слушая этот голос, всегда уносился в мир грез. В такие минуты в его сердце не оставалось ни страхов, ни волнений. Его жена была все так же свежа и прекрасна. Более того, ее глаза и улыбка были даже еще прекраснее, чем в тот день, когда он увидел ее в покоях для наложниц. А ее голос! Казалось, ее сильный страстный голос был способен излечить любую болезнь, любой недуг и прогнать саму старость.

Сулейман и Хюррем впервые за тридцать лет совместной жизни ощущали себя такими свободными и счастливыми. Ведь они жили здесь, как простые люди. Как простые муж и жена.

Они гуляли у подножия Улудага [73], держась за руки. Однажды они даже поехали верхом до равнины Йенишехира [74]. Они любовались остроконечными скалами, тянувшимися к небу, словно на молитве, над бесконечным морем зелени. Сулейман не мог оторвать глаз от этой красоты.

– Я могу спросить, о чем так задумался мой повелитель? – спросила Хюррем.

– Здесь наши родовые земли, Хюррем. Я вспоминаю о предках, – глаза Сулеймана блестели впервые за долгое время. – Государство, которым мы сейчас правим, было основано Османами именно здесь. И посмотри, чего мы достигли. А ведь когда-то размеры государства не превышали одного стойбища. А сейчас мы не знаем, где наше государство начинается и где заканчивается.

Хюррем поразили слова падишаха.

Сулейман продолжал: «Кто знает, может быть, мой прадед Осман Гази отдыхал под этим деревом. Может быть, беи Орхана Гази купали лошадей в этой реке. Может быть, на этом холме они решили завоевать Бурсу.

Хюррем слушала падишаха с широко раскрытыми глазами.

Когда они вернулись в Бурсу и легли спать, она лежала и думала, что же так поразило ее в этих словах. Внезапно она заметила, что уже долгое время не чувствует себя здесь чужестранкой. Она уже давно не задается вопросом, который прежде время от времени не давал ей покоя: «Кто я?» Она теперь больше не чувствовала себя на чужбине.

Так, значит, страна Османов стала ей родиной. «Конечно, – думала Хюррем. – Конечно, я теперь из рода Османов. И какое значение имеет кровь или мое происхождение? Я, как саженец, приросла к их древу и дала новые отростки».

Она все еще страдала всякий раз, когда перед глазами у нее вставало безжизненное тело шехзаде Мехмеда: «Как мне может быть чужой земля, в которой похоронен мой сын, плоть от плоти моей, кровь от крови моей? И когда-нибудь от меня, Хюррем, на престол Османов сядет новый падишах».

Дни сменялись днями. С той самой ночи, когда она решила, что принадлежит теперь к роду Османов, Хюррем не отпускали тревожные мысли. Болезнь падишаха была первым звонком. Времени становилось все меньше. Ей делалось страшно при мысли, что будет, если падишах внезапно умрет. А ведь это может произойти в любой момент. У него позади пятьдесят зим, и к тому же он болен. Она старалась гнать от себя эти мысли, но с некоторых пор тяжесть и этой ноши начала давить ей на плечи. Мысли о болезни и старости не отпускали ее. Те же самые мысли не отпускали и Сулеймана. Страх болезни читался теперь даже в его стихах.

Все это было очень опасно.

Сулейман понимал, что может в любой момент с легкостью избавиться от боязни старости и смерти, а также от страха предательства, который не давал ему покоя. Вместо того чтобы ждать, пока его лишат трона, он мог в любой момент передать трон Мустафе, чтобы встретить спокойно старость. А в противном случае в любой момент могло произойти восстание, и его могли попросту свергнуть. Хюррем тоже все это понимала и знала, что оба варианта одинаково губительны для нее и ее детей.

Однажды летним днем, когда Сулейман возлежал на седире, под навесом, обращенным в сторону Улудага, вершины которого даже летом были в снегу, и читал Хюррем свое стихотворение, посвященное ей, он, сам того не замечая, усилил предчувствие беды, которое давно не давало ему покоя.

– Послушай, моя красавица, – сказал он, вытаскивая из-за пояса лист бумаги. – Это мое новое стихотворение.

И начал медленно читать:

«О господи», – думала Хюррем, не веря своим ушам. Великий султан Сулейман словно бы прощался с жизнью. «Мы должны немедленно вернуться в Стамбул, – взволнованно подумала она. – Немедленно! И должны сделать то, что должны. Зерна подозрения должны принести плоды. Иначе будет слишком поздно».