Симона Вилар - Тяжесть венца

«Что-то здесь не так», – подумал Тирелл. Вопреки законам гостеприимства, его не пригласили переночевать в замке и, более того, старались дать понять, чтобы он покинул его пределы как можно скорее.

Он опять стал приглядываться к мальчику. «Сколько ему лет? Лет двенадцать-тринадцать – не более». Однако что-то в его напряженной решительности, в том, что он, как взрослый, как хозяин, разговаривал с приезжим, указывало, что этому ребенку довелось повзрослеть раньше срока. Он серьезен и осторожен, слуги, по-видимому, слушают его и почитают. Кливлендское нагорье – дикий край, и здесь распоряжается лишь тот, за кем стоит сила.

– Вы хотите сказать, что не знаете, где замаливает грехи ваш отец? Это несколько странно… мистер Дайтон.

– Миддлтон, – поправил мальчик. – Я ношу имя матери. Дэвид Миддлтон.

«Дэвид!» – еще сильнее удивился Тирелл и вдруг почувствовал, как отчаянно колотится сердце.

Он вдруг склонился, внимательно разглядывая расшитое золотом украшение – ладанка для святых мощей – на темной замшевой курточке мальчика. «Дэвид» – опять подумал Черный Человек, с неожиданным смятением вспоминая, как королева, рассказывая ему о своем погибшем сыне, не раз сожалела, что даже охранявшая его частица Гроба Господня не спасла его.

– Откуда у тебя эта ладанка? – неожиданно спросил Тирелл. И вдруг новый вопрос сорвался с его уст, прежде чем он успел подумать: – Дитя мое, а вы уверены, что Джон Дайтон ваш отец?

Поистине странный и оскорбительный вопрос. Тирелл сам ощутил неловкость, но что за странная реакция последовала за его словами. Мальчик был напуган, а еще более взволнован.

– Кто вы, сэр?

– Мое имя Джеймс Тирелл.

Казалось, это имя ни о чем не говорит Дэвиду. Но теперь и он внимательно вглядывался в человека, лицо которого скрывала тень капюшона.

– Вы из Пограничья? – вдруг с какой-то надеждой спросил Дэвид и тотчас отрицательно покачал головой. – Нет. Я вас не помню.

Тирелл стоял, словно оглушенный этим вопросом. Целый рой чувств поднялся в нем при одном лишь слове – Пограничье.

Откуда-то возникла маленькая перепуганная женщина. Обняла Дэвида, притянула его к себе, словно стараясь защитить.

– Кто вы, сэр? Уходите! Слышите – поворачивайте коня, или я велю спустить на вас псов.

– Погоди, ма! – остановил ее Дэвид. – Этот человек что-то знает.

– Нет, пусть он уходит. Я не отдам тебя им, Дэвид! Ты только мой.

И тем не менее эта женщина не могла быть его матерью. Маленькая, невзрачная, вся в морщинах, она, как и Джон Дайтон, не имела ничего общего с этим красивым, словно юный принц, мальчиком.

И тогда Тирелл сказал:

– Ты – Дэвид Майсгрейв. Мальчик был потрясен.

– Я вспомнил! Я Майсгрейв! Как же долго я не мог отыскать в памяти это имя!

Женщина рыдала, мальчик был взбудоражен, пес глухо рычал, а слуги ничего не понимали.

И лишь поздней ночью, когда они сидели в старой и неуютной башне замка, Тирелл узнал, как вышло, что здесь оказался давно считавшийся погибшим сын Филипа и Анны.

Много лет назад Джон Дайтон привез в Миддлтон-Холл пребывавшего в беспамятстве, но еще живого ребенка. Он велел жене ухаживать за ним, сказав, что когда-нибудь они смогут получить за этого щенка хорошие деньги. Леди Элисон уже имела некоторое представление о делах своего супруга, но, будучи забитой и запуганной, давно привыкла во всем подчиняться его воле. И она стала ухаживать за мальчиком. Никто не думал, что он выживет. Он был в беспамятстве, голова его была повреждена, он потерял много крови. Но леди Элисон все же удалось вернуть его к жизни, и, когда это беспомощное дитя открыло глаза и взглянуло на нее, с уст его сорвалось лишь одно слово:

– Матушка!..

И сердце одинокой, не имевшей своих детей женщины растаяло от нежности. Этот мальчик принял ее за свою мать. Она не знала, кто он и откуда. Но и он этого не помнил. Он ничего не помнил из своей прошлой жизни. И она решила воспользоваться этим, сделав его своим сыном. Но едва лишь она стала называть его Джоном, мальчик улыбнулся и заявил, что зовут его Дэвид. Но это и все. Больше никаких воспоминаний.

Джона Дайтона в Миддлтон-Холле не было около двух лет. За это время Элисон Миддлтон окончательно всех уверила, что Дэвид – сын ее супруга, бастард, которому, раз у них нет собственных детей, они хотят передать имение. От Дайтона по-прежнему не было вестей, и его супруга, беря на душу грех, изо дня в день ставила свечи в часовне, моля Пречистую, чтобы он никогда не вернулся. Ибо не была уверена, что он примет Дэвида и ее решение усыновить ребенка. Она еще не забыла, как он грубо швырнул его бесчувственное тельце, когда весь в крови и грязи прискакал на несколько часов в Миддлтон. Дэвида же она боготворила. Он был такой веселый, такой сообразительный и шустрый. И он звал ее матерью! Правда, порой смотрел на нее со странным изумлением. – Раньше вы были другой, матушка.

У несчастной Элисон сжималось сердце. Она боялась, что когда-нибудь Дэвид вспомнит, кто он и откуда. Она понимала, что с этим ребенком дело нечисто. Он был слишком хорош собой, его манеры и речь, несмотря на всю непосредственность детства, выдавали, что он не из простой семьи. Да и ладанка со святыней, что была на мальчике, указывала: это не простой ребенок. Порой он впадал в задумчивость, его вопросы были неожиданны.

– Матушка, а где моя сестра? Где моя Кэтрин? Элисон была слишком проста, чтобы солгать. Она начинала сердиться, даже кричать на него.

– Никакой сестры у тебя нет! А если будешь выдумывать Бог весть что, я позову священника, чтобы он изгнал из тебя злых духов!

Но она ничего не могла поделать, когда Дэвид однажды с недоумением заметил, что прежде жил в другом замке, знавал других людей и другую мать… Последнее воспоминание сразило его, и он несколько дней пролежал в горячке. Элисон не отходила от него ни на шаг. Если Дэвид умрет – этот грех ляжет на нее. Но когда мальчик стал поправляться, она уже решила, что следует ему сказать. Да, раньше он жил в другом замке, и у него была другая мать. Но она умерла, и его батюшка привез его к своей второй жене.

Ребенок посмотрел на нее странным, словно обращенным внутрь взглядом.

– Та матушка была красивее.

Теперь он часто и сам рассказывал ей то, что вспоминал. Каких-то слуг, шута, хромого Освальда, огромную бомбарду, которая так громоподобно била в шотландцев, что рушились Чевиотские горы. Теперь-то Элисон знала, откуда он. Из Пограничья. А когда он упомянул Олнвик и графа Нортумберленда, Элисон вовсе перепугалась, решив, что украденный мужем ребенок чуть ли не из рода Перси. Было в прошлом этого мальчика нечто, о чем он панически боялся вспоминать. Он часто пугался по пустякам и бежал к Элисон, ища в ее объятиях спасения. И Элисон обнимала его и плакала вместе с ним. ибо сама опасалась за жизнь своего Дэвида. Она боялась, что вернется супруг и причинит мальчику вред, а ее покарает за своеволие – ведь она всем сказала, что Дэвид его сын.