Тоска Ли - Царица Савская

— Беды преследуют нас по пятам, — мрачно сказал царь.

И я тут же пожалела об этих словах, потому что люди не знают, когда они сами пророчествуют.

— Когда ты отведешь меня взглянуть на наши корабли? — спросила я, запирая ставни, чтобы отсечь нас от улицы и остаться наедине. Мы несколько раз говорили о том, что стоит взглянуть на строительство, но сегодня мое предложение было демонстрацией моей веры.

— В день, когда я провожу тебя в твой лагерь, мы вместе заедем в Эцион-Гевер и ты увидишь свои корабли. Обещаю. И будешь знать, на чем однажды сумеешь ко мне вернуться.

Я не сумела ответить улыбкой. День, когда он проводит меня в мой лагерь, станет днем, когда я покину Израиль и его самого.

Два дня спустя Ташере потребовала от Соломона явиться на день рождения их сына. Еще через три дня велела устроить пир в честь празднования коронации нового фараона. Музыка и смех струились по коридорам, череда музыкантов и танцовщиц весь вечер сновала в ее покои и обратно. Соломон вернулся только утром, рухнул на постель и проспал до заката.

А назавтра был День Искупления, и царь должен был поститься и очищаться, готовясь выполнить свои обязанности в храме. Город был битком набит людьми, далеко за пределами того, что я считала возможным, и я удивлялась, как они не сыплются с крыш по ночам.

— Прости меня, моя царица, — сказал он и поцеловал меня в щеку, вновь оставляя в одиночестве.

Я прогуливалась по его саду одна, выглядывая в город только так, чтобы меня никто не мог увидеть снизу. Даже отсюда я видела движение толпы на рыночном холме за городскими стенами и палатки пилигримов, заполнившие долину между ними. Исчезли темные шатры родного лагеря, сменившись многоцветной и яркой мозаикой. Музыка взлетала над стенами и крышами, почти заглушая пение левитов, которых я слышала в первые дни. Я так привыкла к ним, что едва замечала, пока привычный напев не исчез в чужом шуме.

Я играла в Сенет с Шарой и служанкой Наамы, и моя фигурка двигалась из Дома Счастья в Дом Воды.

Как же похож на игру двор любого правителя, где судьбы народов вершатся по воле пары костей, брошенных кем-то за закрытой от мира дверью!

Втайне оценивались степени верности, втайне творились союзы.

Одно лишь подмигивание или малейшая обида могли возвысить один народ и бросить другой на колени!

Соломон вернулся ко мне ночью, целуя мои ладони, улегся со мной на ложе.

— Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих. Одним ожерельем на шее твоей, — сказал он.

— Собери же лилии, — ответила я, когда он привлек меня в объятия.

Я не спрашивала, отчего он так поздно приходит с обедов и празднеств, которые Ташере устраивала уже почти неделю, находя для этого все новые и новые предлоги. Чего бы я добилась вопросом? Я смирилась, чтобы мы вместе упоенно наслаждались оставшимися осенними днями, пили друг друга, словно я была кувшином чистейшей воды, а он — амфорой вина. Мы не были неистощимы и не должны были быть.

Ночи теперь приходили раньше и становились все холоднее.

— Пойдем. Я хочу показать тебе кое-что, — сказал он однажды вечером, слишком холодным, чтобы провести его на террасе или на улицах, настолько запруженных людьми, что мы не решались гулять. Был месяц Тишри, и вскоре должен был начаться третий праздник месяца, Скиния.

— И что же это?

Он набросил на мои плечи свой шерстяной плащ.

— Мой самый большой секрет.

И исчез в дальней комнате, а вскоре я услышала, как открывается замок сундука. Соломон вернулся со связкой ключей.

Он повел меня вниз, в подземную комнату глубоко под дворцом, освещая нам путь высоко поднятым факелом. Из этих подземных комнат мы не раз ускользали в туннели, а по ним за пределы стен Иерусалима. Но он же не собирался покидать город, когда долина за ним заполнена пилигримами!

Однако в этот раз он повел меня по коридору в сторону, противоположную сокровищнице, за склады и погреба. В конце прохода мы наткнулись на неприметную дверь с замком.

— По этому туннелю я могу войти в храм, — объяснил он, указывая на темный проход в стороне от нас. Мне показалось или оттуда долетел слабый запах благовоний?

— Чтобы появляться во время ритуалов, как волшебник, в мгновение ока?

Он засмеялся, и на его смех откликнулось эхо сырых подземелий. Я плотнее запахнулась в мантию, здесь, внизу, холод был почти таким же, как снаружи.

Дверь поддалась после долгих усилий, и я смеялась, держа для него факел, пока Соломон ругал вначале ключ, затем замок, а вслед за ними кузнеца, который выковал строптивые запоры.

— Ты спросила меня однажды, что находится в храме.

— Ты сказал, что не можешь мне показать.

— Не могу. Зато могу показать тебе вот это.

Он отнял факел и повел меня в комнату. Тени заметались по стенам, танцуя на коллекции драгоценностей: ламп на подставках, золотых котлов, курильниц почти что в мой рост и на том, что оказалось львом, почти таким же, как золотые стражи по обе стороны его трона. Несколько сундуков с инкрустацией слоновой костью и драгоценными камнями выстроились у стены, на них лежало то, что показалось мне свертками тканей, завернутыми в пыльный лен. Мы добрались до странного объекта под покровом, стоявшего в дальнем углу комнаты, точнее искусственной пещеры. Соломон снова отдал мне факел.

— Ты часто спрашивала меня о богах. О Яхве, непроизносимом имени. — Он схватился за края шерстяного покрывала и медленно стянул его на пол.

Я тихо ахнула и отступила на шаг.

Два золотых херувима, широкие крылья которых почти что касались склоненных голов, стояли на коленях на золотом ковчеге с тонкой филигранью, бегущей по верхней кромке. Вся конструкция, с венчавшими ее херувимами и их расправленными широкими крыльями, была высотой почти что как мой маркаб, однако уступала ему в ширину. Я присела на корточки, чтобы рассмотреть лица херувимов, отметила рисунок на передней панели, конические ножки.

— Из чего он сделан?

От уголков его глаз разбежались веселые морщинки.

— Из акации.

Я позволила себе резкий вздох.

— Как мой маркаб.

— Мы тоже носили ковчег на битву.

Рядом лежали два длинных шеста, и я рассмотрела отверстия, в которые они должны были вставляться по обе стороны коробки — и вновь похоже на мой паланкин.

— Разве он не должен стоять в храме? — спросила я, поднимая взгляд.

— Он стоит… и не стоит, — ответил он с таинственной улыбкой. — Во время постройки храма я тайно заказал скопировать ковчег. На случай, если настанет день, когда ковчег потребует защиты. Его уже отнимали у нас раньше — филистимляне, — тихо добавил он.

Я вновь принялась изучать его, понимая теперь, что лишь благодаря этому ковчегу маркаб обрел свою славу и значение. Но в то время, как мой маркаб был символом моего правления и принадлежал правящему племени, этот ковчег олицетворял трон Яхве и самобытность его народа. Бог и народ, на одном ритуальном сиденье.