Лиана Делиани - Легенда о любви и красоте[СИ]

Она все надеялась, что явится кто–то и вызволит ее из этого кошмара, и лишь теперь спросила себя, как поступила бы сама на месте отца и брата. Стала бы она разыскивать простолюдинку, пусть даже та когда–то была сестрой (дочерью)? В глубине души Виола знала ответ — едва ли. Особенно, если учесть, что она сама виновата в своих несчастьях — она первая оскорбила приславшего ей, пусть и дрянные, но вполне безобидные вирши, Неаполитанского короля. Она не выполнила просьбу, нет, приказ отца — быть любезной с королем при встрече, дабы не усугублять положения. Так чего она ждет? Что отец и брат разыщут ее и привезут в Милан с колченогим мужем всем на потеху, как будто, им и без этого позора мало?

Виола стиснула кулаки и зубы. Ей нечего рассчитывать на помощь семьи. От осознания этого веяло холодом больше, чем из приоткрытых дверей лачуги. Виола встала и хорошенько закрыла дверь, готовясь уже второй вечер встретить в одиночестве и темноте. На ужин у нее оставалась только луковая похлебка, но она скорее умерла бы, чем стала ее есть.

Когда снаружи послышался медленно приближающийся скрип колес, сопровождаемый неровным глухим постукиванием, у Виолы словно камень с души упал. Она не встала, не вышла навстречу, но страх и тоска отступили.

Прислонив тележку к стене у входа в лачугу, нищий открыл дверь, и в слабом свете зимних сумерек осмотрелся. Виола словно только сейчас, заметила, что дрова валяются в беспорядке на полу. Ей не пришло в голову собрать их, и уж тем более, не пришло в голову, что нищему на его деревяшке сделать это будет куда труднее, чем ей. Она поняла это в тот момент, когда он, сделав шаг в сторону очага, нагнулся убрать с пути лежащие друг на друге поленья. Что–то похожее на стыд шевельнулось в ее душе, и Виола, поднявшись, тоже перекинула пару поленьев поближе к очагу.

Нищий зажег огонь в очаге, принес воды и поставил греться. Из дорожной котомки он достал хлеб, кусок вяленого мяса и пару яиц.

Виола отогрелась и наелась, и лишь затем обратила внимание, что нищий ел луковую похлебку, в отличие от нее, не притрагиваясь к хлебу, мясу и яйцам.

— Приходил сборщик податей, — сказала она.

Нищий ничего не ответил — может, ждал продолжения, может, просто принял к сведению.

— У тебя есть деньги, чтобы заплатить подати? — спросила Виола.

— Есть, но их не хватит, — как обычно, помедлив слегка перед ответом, сказал нищий.

— И сколько не хватает?

— Пять дукатов.

— Это много или мало? — привыкшая швырять монеты не считая, Виола имела очень слабое представление о том, сколько они стоят.

— Кому как, — ответил нищий.

— Для тебя это много или мало? — уточнила Виола и тут же почувствовала, что спросить надо было не так.

— Для меня это работы до Пасхи, — спокойно сказал нищий.

— Что мы будем делать? — спросила Виола. До Пасхи было еще далеко, и не похоже было, что сборщик налогов станет ждать так долго.

— Если ты начнешь хоть что–то делать по дому, я смогу больше работать, — ответил нищий, подвинув гончарный круг ближе к свету очага.

— Хорошо, — сказала Виола, вспоминая как не так давно била и топтала вылепленные им горшки. Помедлив, она добавила: — Но я ничего не умею делать.

— Научишься, — так же спокойно ответил нищий, поворачивая круг, чтобы придать ему вращение.

Некоторое время Виола смотрела на огонь в очаге под монотонный скрип гончарного колеса.

— Где ты был? — спросила она, воспользовавшись тишиной, пока нищий нитью снимал с гончарного круга готовый горшок и заменял его куском мокрой глины.

Как обычно он ответил не сразу.

— В деревнях окрест. Думал, может, там получиться продать больше, чем в городе.

— Получилось?

— Кое–что продал. Но вместо денег крестьяне едой расплачиваются. Оно, конечно и так хорошо, но чтобы заплатить пошлину, надо будет обменять на деньги.

— А если уйти отсюда? Тогда и платить пошлину не придется, — поделилась Виола пришедшей в голову мыслью.

Нищий покачал головой, пальцами превращая комок сырой глины во что–то отдаленно напоминающее миску.

— На новом месте все равно придется платить. Только зря пропадут те деньги, что я уже уплатил здесь. Да и зимой опасно срываться с места. Летом или осенью — еще куда ни шло.

Утром нищий разбудил Виолу. По его указанию она спустилась к реке, вымыла посуду и принесла воды. Потом он показал ей, как выметать золу и правильно разжигать очаг. Виоле пришлось высекать искру раз за разом, пока щепки в очаге не занялись.

За завтраком, снова заметив, что нищий не притрагивается к мясу и яйцам, Виола сказала:

— Обменяй это на деньги. Не нужно приносить еду отдельно для меня.

Сказать это ее вынудили гордость и чувство справедливости, но, вспомнив, чем нищий обычно питался, она добавила:

— Ненавижу луковую похлебку.

— Я думал, ты просто решила уморить себя голодом, — взглянув на нее из–под завесы спутанных волос, ответил нищий.

Виола отвернулась. Ей было досадно, что он так хорошо видел, что с ней происходило.

После ухода нищего, Виола подмела в лачуге размашистыми неловкими взмахами метлы. Затем, убегая от поднятой в воздух пыли, она отправилась на реку.

Вечером, перед приходом нищего, Виола принесла воды и решила самостоятельно развести огонь в очаге. Но как бы яростно она ни терла трут, как бы ни пыталась повторить утренний урок — ничего не выходило. За этим занятием и застал ее вернувшийся нищий. Раздосадованная своей неудачей, Виола отодвинулась было прочь от очага, но нищий, затеплив очаг и повесив над огнем котелок, спросил:

— Чечевицу ты ешь?

— Не знаю. Не пробовала, — почему–то сердясь на него за свою неудачу, ответила Виола.

Нищий принялся варить похлебку, а она наблюдала за тем, что он делает. Когда похлебка закипела, нищий нарезал вяленое мясо тонкими кусочками и бросил в котел. К тому моменту, как похлебка сварилась, Виолина злость окончательно растворилась в аромате чечевичной похлебки.

— Я ем чечевицу, — сказала она по окончании трапезы. — Это лучше, чем луковая похлебка.

Утром Виола решила, что есть нечто, что она ненавидит больше, чем скрип гончарного колеса, досаждавший ей почти всю ночь, — мытье посуды. Ледяная речная вода, застывшие разводы пищи на стенках мисок и котелка, покрасневшие от холода пальцы — бррр… Она поскорее вернулась в лачугу, к очагу. Хорошо хоть развести огонь у нее сегодня получилось почти сразу, всего после трех попыток.

Вечером Виола сварила чечевичную похлебку. При этом она порезала палец, а похлебка почему–то вышла густым неаппетитным варевом, которое, впрочем, нищий съел, никак не выказав своего неудовольствия. Виола проглотила пару ложек, а затем, молча, отодвинула миску в угол очага, не в силах перебороть отвращения к собственной стряпне.