Ширин Мелек - Кёсем-султан. Величественный век

Не думать о Софийке.

Думать о том, что только что пришло в голову.

– Клятва, – повторила Махпейкер. – Мы трое – неужели мы не справимся? Не нужно нам быть каждой за себя. Глупо это и не нужно. Когда каждая за себя – вот тогда умирают дети.

– А ведь верно… – выдохнула Башар.

Глаза Хадидже сияли.

– Неужто мы не сможем воспитать своих детей достойными людьми? Неужто нам внимание султана станет дороже нашей дружбы? Неужто твои дети, Хадидже, и твои, Башар, не станут мне родней и неужто вы отвернетесь от моих детей?

– Никогда! – пылко воскликнула Башар.

– Никогда, – склонила голову Хадидже.

Махпейкер взглянула на подруг и тихо произнесла:

– Так давайте дадим друг другу клятву. Поклянемся, что, какие бы испытания ни выпали на нашу долю, будем помнить друг о друге, никогда друг друга не предадим. Что если – все в руках Аллаха! – с одной из нас случится беда, остальные не оставят ее детей, воспитают, как своих, защитят, как своих! Поклянемся, что ни одна из нас не скажет своему сыну: «Тебе быть султаном, убей остальных!», но каждая скажет: «Если станешь султаном, пощади братьев своих, будь им заступником и утешителем, а если не станешь султаном, стань опорой брата своего – ему тяжелей, чем тебе!» Давайте же поклянемся в этом друг другу, а главное – сдержим клятву, чего бы нам это ни стоило!

– Клянусь! – гордо вскинула голову Башар. – Клянусь своей жизнью и честью своей!

– Клянусь, – мягко улыбнулась Хадидже. – И никто и ничто не отвратит меня от этой клятвы.

– И я клянусь, – твердо сказала Махпейкер. – Клянусь соблюдать сказанное своей бессмертной душой. Да будет так!

– Да будет!

– Пусть будет так!

Солнце ярко сияло из дворцового окна, и солнечные зайчики отражались в полированной мебели, словно маленькие янтарные капли.

Солнце видело немало клятв и немало клявшихся, и лишь оно – да еще Аллах – знали, что будет с этой клятвой и с девушками, только что так отчаянно бросившими вызов столетним традициям и собственной судьбе.

– Ты мешаешь мне, почтеннейшая валиде.

Сафие смотрела, как Хандан-султан бегает по комнате, топча изящными туфельками дорогие ковры, и улыбалась.

Рухшах подала кофе и исчезла, растворилась в полумраке комнаты, не забыв предварительно поглядеть на валиде: мол, не нужно ли госпоже еще что-нибудь? Ступай, молча кивнула Сафие, ступай, дорогая, я сама разберусь, за меня не беспокойся. Это дело, оно тихое. Семейное.

– Я многим мешаю, дорогая невестка. Выпей кофе, очень вкусный. Хочешь лепешку?

– Все, чего я хочу, почтеннейшая валиде, это чтобы ты прекратила подсовывать моему сыну своих девок!

Ну вот, слова сказаны. «Моему сыну».

Валиде Сафие глядела на женщину, которую выбрала в далекие времена для собственного сына, и понимала: тогда она ошиблась. Сильно ошиблась.

И с Халиме-султан – тоже.

Разве что с матерью Яхьи, возможно, случайно угадала, но та умерла слишком рано – и, возможно, не без помощи этих двоих.

А сделанного не воротишь, и съеденная халва, как говорят грубые и невоспитанные базарные сказители, никогда уже не станет прежней. То, что когда-то казалось сладким, теперь окончательно протухло.

В этом нет вины Хандан-султан. Она такая, какой ее сотворил Аллах – и, возможно, сама валиде.

Сына своего Сафие любила. Невзирая ни на что. Холодной, расчетливой любовью женщины, которая сделала ребенка всеми смыслами своей жизни. Но если бы она не превратила Мехмеда в свое оружие, то разве выжил бы он? Где те, которые доверяли сыновьям, растили их самостоятельными и своевольными? И где эти самые сыновья? Сафие могла показать все их могилы, но разве дело в этом?

Да, став султаном, Мехмед поступил по-своему, не как учила его мать, но как выучила. Дитя проявило своеволие, и валиде могла лишь склониться в низком поклоне пред волей правителя Османской империи.

Но она вернула себе силу и власть, ведь так? Мехмеда интересовали поэзия и изящные искусства. Дела государственные влекли его гораздо меньше, да и женщины, прямо скажем, не слишком-то заставляли биться сердце султана. Разве что с ними можно было поговорить о поэзии.

И валиде искала своему сыну именно таких – милых, слабых, находящих утешение в словах поэтов и мудрецов, пробующих собственные силы в стихосложении… Пробующих, кстати говоря, не безуспешно – та же Хандан-султан писала неплохие стихи, будучи еще маленькой гречанкой Еленой. Вот только стихосложение мало способствует возвышению в качестве султанской жены и матери. А этому валиде своих подопечных тогда не учила.

Им пришлось учиться самостоятельно. Да, Сафие искала слабых и покорных, но власть часто делает из овечек волчиц.

В этом и состояла главная ошибка валиде Сафие. Она подбирала себе служанок, а нужно было искать союзниц. Тех, кто достаточно силен духом, чтобы не предать, кто достаточно равнодушен к власти, чтобы не бояться разделить ее поровну. Тех, кого интересует не возможность отдавать приказы, а то, что в результате этих приказов получается.

Сафие привела своему сыну не таких, и теперь пожинала плоды. А сам Мехмед был слишком толст и ленив, чтобы вести поиски самостоятельно.

О да, валиде очень хорошо знала своего сына! Она знала, что из него вышел плохой султан. Знала, что его не любят, что над ним насмехаются из-за его тучности и нежелания участвовать в военных походах. Что же это за мужчина, говорили янычары, что же это за вождь, который не способен сам сесть на лошадь и возглавить армию? За такие разговоры смутьянов ждали дыба и плаха, но шепот за спиной Мехмеда не стихал ни на минуту. И что хуже всего – султан, изначальной причиной тучности которого служила неведомая болезнь, с болезнью этой никак не боролся. Он услаждал желудок изысканными яствами так же, как услаждал разум изысканными стихами. И от этого жирел еще сильней.

Такого мужчину может любить только мать. И Сафие не сомневалась, что жены Мехмеда всего лишь используют его, чтобы возвыситься и обрести власть. Война в гареме между матерью султана и его женами не утихала ни на секунду.

Знал ли об этом сам Мехмед? Валиде и в этом не сомневалась. Сама она ни слова худого не сказала сыну о невестках – и отчетливо понимала: султана подобная сдержанность матери радует куда сильнее, чем злобные выпады Хандан-султан и Халиме-султан. Им не хватало мудрости, не хватало достойных соперниц, чтобы закалиться в борьбе. И удачи, чего уж там, тоже не хватало.

Зато хватало ума понять, что их будущее – в детях. И что при власти впоследствии останется лишь одна из двоих.

Ум – но не мудрость. Страх вместо влияния. И злоба на весь мир, постоянно подпитываемая этим страхом.

Нет, валиде не могла винить Хандан-султан. Один Аллах ведает, смогла бы сама Сафие в таком нежном возрасте выдержать все, что выпало на ее долю, без помощи Нурбану-султан. А ведь Хандан выживала без поддержки, и все скорпионы под кроватью были ее, и только ее. Никто другой их не отгонял. Сколько раз они ее ужалили?