Ширин Мелек - Кёсем-султан. Величественный век

Пил Ахмед медленно, невозможно погасить негасимый жар внутри, искры все равно разлетались во все стороны. Она вытерла ему лоб, Ахмед обессиленно повалился на подушки.

– Жарко… Больно… А помнишь янтарную сокровищницу? До сих пор не пойму, почему братья Крылатые тогда так ничего и не согласились взять оттуда… Помнишь?

«Помню», – без слов кивала она.

– А помнишь те фигурки на гидравлиде? Там еще был серебряный рыцарь, похожий на… на… Пошли посмотрим на них, послушаем мелодию, пошли же, прямо сейчас!

Он снова заговаривался. Водяной орган уничтожили три года назад по его прямому приказу – ибо не подобает владыке правоверных хранить в своем дворце гяурскую скверну, нарушающую предписания Пророка, да святится он!

– А еще помню ту холодную воду из ручья… – задумчиво произнес Ахмед. И вдруг встрепенулся: – Где мой кинжал? Надо ее очистить! Надо… очистить… воду… Очистить от скверны! У франкских государей есть кубки из… из рога зверя уникорна , а у меня…

Он тревожно зашарил по постели, не дотягиваясь до изголовья. Кёсем с окаменевшим лицом подошла вплотную, сама просунула туда руку…

И ничего не нашла. Под изголовьем было пусто. Но ведь там же хранился кинжал: тот самый, с янтарной рукоятью! Который погубил шахзаде Баязида – и вернулся в казенную сокровищницу. А десятки лет спустя тайно покинул ее за пазухой шахзаде Яхьи. И погубил его друга Аджеми. И снова вернулся в сокровищницу. И был взят оттуда султаном. И…

Кто мог его взять сейчас? Слуги? Немыслимо! Лекарь, Нарбани-эфенди? Немыслимо вдвойне!

А больше тут ведь никого и не было. Кроме нее самой и…

И шахзаде Османа. Которого Ахмед, султан и отец, позвал сюда, чтобы попрощаться. Втайне от своей хасеки, не желая ее будить…

Она повернулась к Ахмеду, но он опять провалился в то тревожное, зыбкое и тяжелое, что заменяло ему сейчас сон. Правы мудрецы: дорóги наши всегда сходятся в одном месте, имя которому – покой. Время покоя для Ахмеда пришло. Кёсем чувствовала это так же ясно, как и то, что ничем она тут помочь не в силах.

Вдруг легкий ветерок словно на цыпочках вбежал в спальню, прохладной свежестью коснулся их лиц и, не запутавшись в плотных занавесях, выбежал прочь. А в следующий миг Ахмед судорожно вздрогнул, вытянулся, широко открыл глаза. Попытался вдохнуть, и еще раз, и еще… И не смог.

Последнее, что Кёсем от него услышала, – тихий всхлип. Будто ребенок отошел ко сну. Остановившийся взгляд Ахмеда замер на ее лице, но глаза его уже ничего не видели.

И тогда Кёсем зарыдала, припав к груди Ахмеда. Дала волю рвущемуся наружу отчаянью и боли. Теперь уже можно. Теперь уже все равно…

Нет. Не все равно. И как раз отныне больше нельзя позволить себе ни единой слезинки.

Женщина встала. Собрав в кулак всю свою волю, она вышла из комнаты навстречу тем, кто, уже зная или только догадываясь о случившемся, ожидал за дверями.

С белым, как алебастр, лицом. И с абсолютно сухими глазами.

Не хасеки. Не валиде.

Кёсем-султан.

В европейской традиции это сражение известно под названием «Керестецкая битва»: оно происходило под городом, название которого в славянском варианте звучит как Керестец или Межкерестец, а в турецком Хачова (что означает то же самое: «перекресток», город на скрещении дорог). Единственный из эпизодов вялотекущей войны 1596 г. между Оттоманской Портой и объединенными австрийско-трансильванскими войсками, когда противники сошлись в открытом бою, а не при осаде замков и крепостей. У турок было более чем двукратное численное превосходство, тем не менее исход сражения долго был неясен и, когда чаша весов все-таки склонилась в турецкую сторону, победа не оказалась такой уж решительной: христианская армия отступила, оставив значительную часть артиллерии, но понеся в целом меньшие потери, чем войска султана Мехмеда III. О личной доблести самого султана тоже говорить затруднительно: он не принимал участия в бою, а его руководство сражением свелось к тому, что в один из наиболее критических моментов Мехмед отдал было приказ о всеобщем отступлении – и лишь под давлением высших командиров согласился его отменить. По мнению большинства военных историков, Керестецкая битва продемонстрировала кризисное состояние Оттоманской Порты, все еще сохраняющей силу, но уже не способной развивать наследие «великолепного века». ( Здесь и далее примеч. автора. )

Полулегендарный арабский поэт VII в. Кайс ибн аль-Мулаввах, больше известный под прозвищем Маджнун («Безумец», в данном случае – «обезумевший от любви»). Стихи аль-Мулавваха (процитирован классический перевод С. Липкина), посвященные истории его трагической любви к прекрасной Лейле, на многие века стали образцом поэзии, а его судьба легла в основу сюжета множества восточных поэм, самой знаменитой из которых является «Лейла и Маджнун» Навои.

Башшар ибн Бурд, арабо-персидский поэт VIII в. ( Перевод Н. Мальцевой .)

Стихи Абдаллаха аль-Мутазза аль-Муртада. ( Перевод А. Голембы. ) Аль-Мутазз (861–908) – выдающийся поэт и неудачливый политический деятель (известен под прозванием «халиф на день»: в 908 г. он сумел захватить багдадский престол, на котором продержался лишь сутки, после чего был свергнут и казнен). Его стихи до сих пор считаются одной из вершин арабской поэзии.

Андаманское море – условная восточная граница Индийского океана, там, где он «упирается» в побережье Индокитая. Для Оттоманской Порты начала XVII в. это фактически предел Ойкумены: о более удаленных землях и водах уже не существовало сколько-нибудь достоверных сведений.

Здесь и далее цитируется «Песнь свирели» знаменитого суфийского поэта Джалал-ад-дина Руми (1207–1273) в переводе Д. В. Щедровицкого. Подобно многим произведениям Руми, «Песнь свирели» не столько поэма в собственном смысле слова, сколько мистическая притча.

Мавлана («господин наш») – прозвище Руми: уже не как поэта, а как основателя мистического ордена дервишей «мевлеви». Этот орден, существующий до сих пор, пользовался в Оттоманской Порте большим влиянием.