Ширин Мелек - Кёсем-султан. Величественный век

Смерть. Смерть султана.

Эта мысль мгновенно накренила ладью сна, выбрасывая Кёсем в темную, холодную воду яви. На мгновение перед глазами промелькнуло виденное и невиденное: Яхья, вот так же цепляющийся за борт грузно осевшей в морские волны лодки… Запрокинутое к небу мертвое лицо Аджеми – юноши, слишком верного своим друзьям и Дому Османа как таковому, чтобы рисковать жизнью любого из шахзаде… Янтарный блеск рукояти кинжала над его грудью – а клинка не видно, он ушел глубоко в тело… Тот же кинжал в изголовье постели Ахмеда, когда они с Башар провели ночь в его опочивальне… Но нет: там был другой кинжал, совсем обычный! А этот, оправленный в янтарь, она видела… видела наяву, много лет назад, а потом, сразу после этого, во сне… кажется… И вот позавчера – опять наяву.

Тут последние остатки сна окончательно опали, как опадают листья с деревьев в волчий месяц аралык, с которого начинается зима.

Багряной точкой тлел в ночи огонек лампады. Марита молча сидела у ложа.

– Да. Сейчас встаю, – хрипло произнесла Кёсем.

До рассвета еще далеко. Не ради утренней молитвы подняла ее ближняя служанка.

Сама не зная зачем (что-то смутное вспомнилось… из юности? Из еще какого-то давнего сна, казавшегося вещим, но не запомнившегося толком?), Кёсем повернулась к лампаде спиной, не давая зрачкам сузиться даже от этой малой толики света. Подошла к окну, распахнула узорчатые ставни.

Ковш Большой Медведицы лежал на темном небе, казалось, прямо напротив лица. Встань на цыпочки – и можешь браться за рукоять, черпать небесное молоко из реки Млечного Пути…

Не напрягая зрения, она увидела, как мерцает в ручке этого ковша крохотная звездная искра. Но что это значит, так и не смогла вспомнить.

Хватит думать о приметах и воспоминаниях. Есть дела поважнее.

– Говори.

– Женишок отбыл из города, – тихо произнесла Марита. – В войско.

«Женишок», «Дамат» – это великий визирь Марашлы Халил-паша. Было у него такое прозвище… сейчас не имеет значения почему. А к войску он отбыл, конечно, потому, что оно без твердой руки может и взбунтоваться. Особенно теперь, когда в связи с болезнью султана того и гляди получат сразу несколько шахзаде.

Халил-паша в первый же день сказал Кёсем, что его здесь как бы и нет, он по-прежнему при войске. По крайней мере так считают многие – и да не убедятся они в обратном.

И все-таки у Кёсем сохранялась надежда, что, может быть, останется он во дворце до… – она с усилием заставила себя произнести это мысленно – до смерти Ахмеда. Потому что именно тут сейчас нужней его влияние…

Однако здесь же и выше опасность. Как видно, Марашлы для себя такого не захотел. Что поделать: как флотоводец он толков и удачлив, а в сухопутных делах… слегка неуклюж. Во дворцовых тем паче.

– Кто вместо него? – Перед Маритой нечего было скрываться: она гораздо в большей степени наперсница, чем служанка. Но Кёсем все-таки постаралась, чтобы ее голос не дрогнул.

– Мехмед, госпожа.

Вот это уже было по-настоящему хорошо. У великого визиря несколько заместителей, статус их равен, но взгляды Мехмед-паши она знала. Вот этот как раз будет ей настоящим союзником – и, главное, в дворцовых битвах изощрен.

– Два Мехмеда, – скупо улыбнулась Кёсем. И, заметив недоумение Мариты, пояснила: – Шейх-уль-ислам.

– Эсат-эфенди, законоучитель! – ахнула Марита. – Так разве он за нас?

Приятно все-таки ощущать, что ты превосходишь своих помощниц, причем не как госпожа, а честно: по знанию и пониманию. Кёсем улыбнулась чуть менее скупо.

– Он не за нас. Он за себя самого. Но так уж вышло, что от Османа ждет для себя больших хлопот и неприятностей, а от Мустафы не ждет вообще.

– От нашего Мустафы их ждать и вправду не приходится, – кивнула наперсница. – А вот от черного, Мустафы-аги…

Тут она права. Дарюс-заде агасы, глава черных евнухов, был фигурой влиятельной, и он – это хорошо известно – сделал ставку на Османа.

А вот два Мехмеда, законоучитель и заместитель визиря, считают, что трон должен занять взрослый, а не мальчишка, то есть – пусть вместо сына наследует брат, старший в роду. Их совместное влияние вообще-то должно перевесить решимость Мустафы-аги. Но такого, чтобы султану наследовал брат, доселе еще не было. И традиция становится за спиной чернокожего главы евнухов, превращается в его союзника…

Если бы можно было положиться, как на игрока, на другого Мустафу, нашего Мустафу… Но он вне этой игры.

Сын прежнего султана, брат нынешнего (Ахмед, пока он не покинул этот мир, остается султаном!), Мустафа был тем, кого события во дворце касались напрямую. И иногда Кёсем казалось, что ей все-таки удастся привлечь шахзаде на свою сторону. Ведь это и его сторона тоже!

Но мало что поменялось в его поведении: такой же безучастный внешне и, наверно, в глубинах души своей, все так же перебирает в пальцах связанные в узелки обрывки халата, все так же смотрит на небо пустым взглядом, не меняя позы, почти не шевелясь. Одному Аллаху ведомо, о чем он при этом думает, что у него в голове, какие мысли посещают и задерживаются ли там вообще.

Иногда шахзаде вставал, прохаживался по комнате, взмахивал руками, будто большая птица, собирающаяся взлететь, делал какие-то телодвижения, со стороны напоминающие поклоны (кому же он там кланялся, в сокрытых от всего остального человечества мыслях и видениях?), – но потом снова возвращался на прежнее место. Перебирал истончившимися, ослабевшими пальцами свои самодельные четки, улыбался или хмурился, смотрел вверх, на плывущие куда-то облака. Понимал ли он, какие перемены вскоре ждут его, именно и прежде всего его, а потом уж всю Блистательную Порту? Догадывался ли о своей дальнейшей судьбе? Знал ли, чего ждет он сам? Ведь даже в темноте бывают моменты просветления, и тогда человек просыпается, идет на этот свет, становится прежним…

Надежда на это есть. Но пока Мустафа – не в игре. С того уже по-настоящему далекого дня, когда удар Яхьи, предназначавшийся другому, обрушился на голову младшего, а не старшего брата.

– Есть еще третий Мустафа… – неохотно произнесла Кёсем. Покосилась на Мариту – но доверенная служанка сидела неподвижно, не давая понять, ясно ли ей, про кого идет речь.

Другой Мустафа-ага. Не евнух и не чернокожий: оруженосец султана. Пока Ахмед жив, оруженосец его – во дворце ли, на поле боя ли, – мелкая сошка. Человек с двумя саблями: своей и султанской, которую он в нужный момент должен подать своему господину и повелителю. Так ли велика важность, что клинок этой второй сабли – из струйчатого индийского булата, равного которому на свете нет?

Если султану суждено пасть в бою, то оруженосец падет много раньше. А вот когда господин и повелитель уходит от старости или болезни, то носитель двух сабель имеет право его пережить… Но судьба его зыбка, как струйка дыма, потому что у нового султана уже есть свой собственный оруженосец.