Лилия Подгайская - Любовь на все времена

Утром, когда она спустилась в зал, там было тихо, а в воздухе повисло тревожное ожидание. За столом были все, кто обычно завтракал с ними. Герберт обернулся на звук её шагов и улыбнулся холодной злой улыбкой, больше похожей на волчий оскал.

– Вот и вы, леди, – сказал отрывисто, – теперь я могу сделать объявление. А то все ждут от меня, сами не знают чего.

Он оглядел присутствующих мрачным взглядом и продолжил:

– Вам следует знать, что через три дня леди покидает нас. Она хочет поскорее попасть к своим родственникам во Франции. Её можно понять. Я обещал ей свою помощь в этом и слово своё сдержу. Поэтому, Джеван, готовь отряд из десятка воинов. Пусть едут оба Бертона и Рон, остальных подберёшь сам. Ты останешься здесь. В назначенный день утром будьте готовы, леди.

С этими словами хозяин поднялся из-за стола и ушёл. Целый день его никто не видел. Появился он только к ужину. Молча поел и отправился наверх, строго взглянув на гостью.

Люди были подавлены и расстроены тем, что происходит. Все привыкли к этой милой леди и считали её уже своей хозяйкой. И вдруг такое…

Мистрис Кэт терялась в догадках и ничего не могла понять. Герберт отказывался говорить с ней. Леди Ингрид тоже молчала. Сказала только, что Элли с позволения хозяина едет с ней, если домоправительница не имеет ничего против. Возразить на это было нечего – лучшей кормилицы и няни для малышки не найти. И девушка вряд ли откажется от поездки с леди, она очень привязалась и к ней, и к ребёнку. Но что произошло? Что заставило леди так спешить с отъездом? И что случилось с её милым Гербертом? Он никогда не был таким злым и даже жестоким.

А Ингрид, завершив ужин, поднялась из-за стола и, пожелав всем присутствующим доброй ночи, ушла наверх. Зайдя в свою комнату, переоделась и заставила себя пойти к хозяину. Ноги отказывались идти, сердце сжималось от предчувствия новой боли. Но она должна, должна продержаться до конца. Осталось уже совсем мало. Всего два дня, но три ночи. Три…

Она робко постучала в дверь и вошла в комнату. Герберт сидел у огня на том самом месте, где вчера ожидала его прихода она. Он был раздет, в одной ночной рубахе до колен. Глаза смотрели жёстко, почти зло.

– Хорошо, что вы не задержались, леди, – сказал равнодушным, сухим голосом. – Я чувствую сегодня потребность разрядиться, но времени у меня немного. Поэтому в постель ложиться не будем. Вполне достаточно будет и этого.

Он подошёл к столу у окна, одним движением смахнул с него тазик и кувшин с водой и жестом пригласил её подойти. Ингрид, недоумевая, подошла. Он молча повернул её к себе спиной и наклонил над столом. А потом задрал ей на голову сорочку и быстро, без всякой подготовки вошёл в её тело. Ингрид вздрогнула было от лёгкой боли, но потом, ощутив его в себе, замерла от блаженства. Он снова был с ней. Пусть так грубо и жестоко, но он был в ней, и это само по себе было наслаждением и радостью. Но она ничем не выдала себя, оставаясь молчаливой и неподвижной. А он входил в неё всё глубже, всё ожесточённее, но не мог, не мог получить удовлетворения. Он не чувствовал её ответа, и это угнетало.

– Дайте же мне удовлетворение, леди, – прорычал он, наконец, рванул её за руку и повалил на кровать. – Я же сказал вам, что хочу разрядиться. Дайте мне то, что мне нужно, не лежите бревном.

Глотая слёзы, Ингрид послушно обняла его ногами и стала двигаться в одном ритме с ним. Он же, забыв обо всём на свете, тихо стонал от наслаждения и гладил её тело, прижимая его к себе ещё теснее. Но когда всё кончилось, и он с огромным удовлетворением излился, наконец, с протяжным стоном, рыцарь пришёл в себя и оттолкнул женщину.

– Всё, леди, – сказал с сухим смешком, – вы хорошо поработали, благодарю вас. Сегодня вы мне больше не нужны, можете идти. Но завтра извольте быть здесь снова. И никаких фокусов. Я имею право требовать от вас того, что мне хочется, не так ли?

– Да, сэр, – едва сдерживаясь, проговорила Ингрид и пулей вылетела за дверь. В своей комнате с ней случилась настоящая истерика. Он каталась по кровати, рвала на себе сорочку и рыдала так надрывно, что сердце останавливалось. Что он с ней делает? За что? За всё это она должна бы его возненавидеть. Должна, но не может. Не может и всё. Оставалось только молиться, чтобы всё скорей кончилось. Она молилась истово, долго. Но испытания её ещё не подошли к концу.

На следующий вечер она снова пришла к нему и застала его расхаживающим по комнате. Глаза его смотрели по-прежнему холодно и зло, но где-то в глубине их горело желание.

– Подите сюда, леди, – велел он, – я снова хочу взять вас на столе. Но вы не смейте лежать бревном. Дайте мне удовольствие, или я побью вас, клянусь.

Подойдя ближе, Ингрид почувствовала, что он пьян. Просто пьян. Таким она его никогда не видела, и ей стало страшно. А он быстро развернул её и ворвался в податливое тело. Двигался быстро, жёстко, но получить удовлетворения не мог. Она старалась помочь ему, но ничего не помогало. Он, видимо, слишком много выпил, чтобы оставаться в полной силе. И тогда он вышел из неё, снова развернул лицом к себе и ударил. Ударил сильно, так, что она пошатнулась и едва не упала. Но он с жестоким смехом удержал её и ударил ещё раз.

– А теперь ублажай меня, потаскуха, – прошипел ей в лицо, – и если не доведёшь меня до разрядки, изобью до полусмерти.

Она поверила угрозе. Лицо его было бледно и искажено, кулаки сжаты, а в глазах стояла боль, которую он не мог скрыть. И сердце Ингрид отозвалось на эту боль в глазах любимого, вопреки всему любимого мужчины. Тогда она взяла дело в свои руки. Подвела его к кровати, уложила и стала ласкать его тело, гладя и целуя во всех местах, которые, как она знала, больше всего отзываются на ласку. Постепенно он расслабился и, как ей показалось, уснул. Но когда она хотела тихонько уйти, он удержал её и, не открывая глаз, жестом велел продолжать. Ингрид продолжила свои ласки, а когда увидела, что его мужской орган поднялся и окреп, села на него верхом и принялась ублажать его. Она двигалась долго, не забывая наклоняться над ним время от времени и целовать его грудь, а рука её ласкала его тело внизу, почти касалась места их соприкосновения. И он не выдержал. С громким криком он дернулся и излился в неё. Тогда она встала и тихонько вышла из комнаты, оставив его обнажённым и залитым любовной лавой.

То, что произошло в этот вечер, показало ей, что он тоже страдает. Ей было непонятно, почему и зачем он наказывает её, если дела идут не так, как ему хочется. Она ведь выполнила всё, что обещала. Но как бы ни недоумевала она по этому поводу, на душе стало почему-то легче, и последний день её пребывания в Вобсбери прошёл спокойнее, чем можно было ожидать. А вечером, после ужина, он, поднявшись из-за стола, взял её за руку и увёл с собой. А в своей комнате молча раздел её, уложил в постель и любил всю ночь напролёт, не зная устали, не давая передышки ни себе, ни ей. Она уже потеряла счёт своим взлётам под облака, а он всё давал ей себя, отдавая без остатка и без сожаления. Когда всё, наконец, кончилось, он склонился над ней и стал целовать. От этих нежных поцелуев, которыми он покрывал её лицо и тело, она плавилась и теряла последние силы. А он ласкал и целовал. Молча, но давая понять, что замаливает свой грех, когда поднял на неё руку. Синяки на левой скуле и на плече были отчётливо видны, и он целовал их особенно бережно и нежно. А потом снова взял её, но так осторожно, как никогда раньше. Страсти не было, была огромная, всепоглощающая нежность. И в этой нежности растворились без остатка его злость и её обида. Закончив этот ни с чем не сравнимый акт любви, он прижал её к себе и, тихо поглаживая, стал укачивать. А когда она заснула, пролежал до утра, всматриваясь в милые черты и наслаждаясь близостью нежного тела.