Николь Фосселер - Время дикой орхидеи

С тяжелым вздохом он притянул ее к себе и зарылся пальцами в ее волосы.

– Знаешь, Нилам, – пробормотал он вплотную к губам. – Ты знаешь ответ. Уже давно.

Пол бессильно упал на стул и смотрел перед собой в пустоту.

Еще немного – и первые утренние сумерки прокрадутся в сад и вползут в дом.

Одной ночи было достаточно, чтобы из слов и дел прошлого выломилась беда. Ночь, которая разрушила жизнь.

Его взгляд скользнул по бумагам на столе.

Он спросил себя, что ему делать теперь с тем, что осталось от его жизни.

Со своими долями в предприятиях – независимо от того, оставит он их за собой или попросит их выплатить – он может быть спокоен за свою старость. За фирму, которую ему передал в надежные руки Гордон Финдли, он мог не бояться. Были хорошие времена в Сингапуре, в Азии и во всем мире, и Дэвид проявил себя способным коммерсантом, вдвое более способным, чем был бы один Финдли или один Бигелоу.

Когда-то он хотел остаться в Сингапуре лишь на пару лет, чтобы поймать здесь удачу. Эта пара лет вылилась почти в четыре десятилетия, в которые он смирился с тем, что остаток жизни проведет здесь, самое большее раз или два съездит в Англию повидать братьев и невесток, их детей и внуков. И все места детства и юности, еще памятные, но уже чужие при последнем его посещении.

В тропиках он остался только ради Георгины. Он уперся локтями в стол и зарылся лицом в ладони.

Он сделал все, что было в его власти, в его силах, и все-таки в итоге потерял ее. Эту морскую девушку с искристыми глазами, корни которой залегали глубоко в красной земле Сингапура. Живущую свободно и гордо, как ее шотландские предки. Иногда темпераментную, как вырастившая ее француженка, рожденная в Индии, и с темным огнем малайской крови своих здешних предков.

Все его счастье. Проклятие, так долго преследовавшее его.

Звук открывшейся двери, шаги босых ног заставили его поднять голову.

Она выглядела, будто ее потрепало тропической бурей. Будто пережила кораблекрушение.

Саронг и кебайя были измяты и перепачканы, волосы растрепаны. Темные круги залегли под глазами, почти того же цвета, что и приводящая в смятение, оглушительная фиолетовая синева ее радужных оболочек. В этой женщине зрелых лет все еще просматривалась девочка, какой она была когда-то.

Он медленно откинулся на спинку стула, положил руки на подлокотники. Он устал от битв, которые выдержал за нее; он хотел наконец покоя.

– Что, он тебя не захотел? – Это прозвучало язвительно, и мина его не выражала никакого волнения.

Она отрицательно повела головой.

– Ты что-то забыла? Тебе нужны деньги?

Как сомнамбула, она подошла к нему, с большими глазами, почти удивленными и немигающими, и казалось, что ни одним своим шагом она не коснулась пола.

– Тебе совсем не обязательно прощаться со мной. Просто иди и все. Ну же, иди!

Он замер и вжался поглубже в стул, когда она села к нему на колени и прильнула к нему, а потом и ноги поджала под себя, как маленькая девочка.

Ей не надо было ничего произносить, он понимал ее без слов.

Как ее пальцы охватили его загривок и водили там по линии волос, а лицом она уткнулась в сгиб его шеи. Как ее дыхание овевало ему кожу, теплое и спокойное, лишь изредка перебиваемое сухим всхлипом.

Он прижал ее к себе, и горячие слезы потекли по его лицу.

Георгина Индия Финдли наконец обрела свой дом.

Тень пропорхнула через ночной сад Кулит Керанга. Сквозь серебряные капли стрекота цикад и влажные басы лягушачьего кваканья.

В длинных брюках, свободной хлопчатобумажной блузе темного цвета эта тень почти полностью растворялась в темноте; только узел, который тень прижимала к себе, был светлым.

То был ночной мотылек, летящий над травой в сторону реки. Свежевылупившийся, готовый оставить позади свою спокойную жизнь в коконе и начать новую.

Окрыленный письмом. Принятым решением, окончательным и бесповоротным.

Этот мотылек летел навстречу запретной жизни. Тайной жизни, на чужих морях, на дальних берегах.

Однако он при этом будет не один.

Вторая тень поджидала в лодке, замаскированной между кустов у берега реки, и помогла первой, гораздо меньшей, тоненькой, подняться в лодку.

Мягко, почти бесшумно весла погрузились в воду, и лодка заскользила по реке Серангун в сторону его устья.

Корабль, стоящий на якоре у побережья в чернильной черноте ночных вод, залитый серебряным светом звезд, был куплен с рук, но не хуже нового.

Это был не очень большой корабль, но достаточный, чтобы бороздить на нем глубокие, суровые океаны и противостоять штормам.

Достаточно большой для двоих человек, которые не испытывали робости друг перед другом. Пользовались взаимным слепым доверием и хотели провести свою жизнь вместе, каждый день, каждый час.

Потому что они знали, что созданы друг для друга, из материи моря и ветра. Вырезаны из древесины мореходов.

Уверенной поступью они поднялись на борт, подняли лодку и распустили лини парусов, опытными, слаженными приемами и без слов, как будто уже сотни раз выходили в море вместе.

– Ты твердо решила? – спросил низкий, хриплый голос у ветра.

Ли Мей удивленно вскинулась на Дункана.

– Разумеется, твердо.

– Передумать еще не поздно.

– Для меня возврата больше нет. – Ли Мей помедлила. – А для тебя?

– Нет, Ли Мей. Уже давно нет.

Они улыбнулись друг другу.

Ветер нетерпеливо бросился в натянутые паруса и надул их. Освобожденный от якорной привязи, корабль мягко заскользил из пролива Джохор, взяв курс в открытое море.

В дали Нусантары.

К звездам и к тому, что лежало за ними.

Глаза Георгины блуждали по высокому, просторному нефу Сент-Андруса.

Перебегая с темных, почти черных балок потолка через лучистую белизну колонн и стрельчатые окна до ниш. Белыми, как облака, и синими, как небо и море, были стены придела за алтарем из тропической древесины. Солнечные лучи падали сквозь стройные витражи и наколдовывали в кафедральном соборе радужный свет.

Она сидела на одной из деревянных скамей, поставив ноги на подставку, обивка которой была украшена христианскими символами, вышитыми прилежными руками женщин местного прихода; на ее подставке был вышит доверчивый ягненок на кобальтово-синем поле.

Здесь было прохладнее, чем за этими стенами, но ненамного; шляпка на ее высоко подколотых седых волосах все еще была слишком разогрета, хотя вуаль из черного тюля она уже подняла. Сквозь щели оконных ставен, закрывающих нижние половины витражных окон, свежий воздух почти не проникал.