Николь Фосселер - Время дикой орхидеи

Она всхлипнула и запечатлела поцелуй на его коже в том месте, под которым билось его сердце.

– Спасибо, туан.

Его грудь как будто раскрылась и стояла нараспашку, и она зарывалась в нее, все глубже и глубже, так ему казалось. Ужасно – быть таким незащищенным. Таким ранимым. Он стиснул зубы.

– Не называй меня туаном, – выдавил он, с явной угрозой в голосе.

Она удивленно взглянула на него.

– А как же мне вас называть?

– По имени. Рахарио.

Она застенчиво хихикнула и опустила глаза.

– Нет, туан. Так не годится.

Его рука стиснула ее челюсть, заставила ее посмотреть ему в глаза.

– Скажи мое имя!

Ее смешок стал громче, сильнее.

– Ну же! Скажи мое имя!

Блеск в ее глазах, улыбка на ее лице заставили его смягчиться.

Он не понимал, почему у нее нет страха перед ним. У этой слишком юной, слишком красивой и нежной девушки, которую он только что лишил девственности. И еще меньше он понимал, почему хватка его руки ослабла и рот его против воли задрожал в улыбке.

– Скажи мое имя, – шептал он, нежно поглаживая линию ее подбородка.

– Ра… хар… йо, – робко попыталась она. – Ра… харье. Рахарио.

Она начала смеяться девическим звонким смехом, который оживил все ее тело и перекинулся на него. Смеясь, он перекатился на спину и увлек ее за собой.

Стиснув коленями его бедра, она приникла к нему и покрыла его лицо поцелуями. Ее кожа, ее волосы, как шелк, касались его, и он дивился этому чуду.

Снова смеяться от всего сердца. Чувствовать себя живым. Быть свободным. Счастливым.

Солнце сверкало на листьях кустов и деревьев, ярче высвечивая на фоне насыщенной зелени алую, белую, желтую и оранжевую краски цветов; даже мягкий сиреневый цвет гелиотропа выигрывал в силе. Мир был свежепромыт муссонными дождями последних месяцев.

– Ах Тонг! Привет! – кричала малышка Джо с лестницы на веранде, где она сидела с Картикой, и радостно махала рукой.

Ах Тонг выглянул из-за ветки, отяжелевшей от белых цветов, и, улыбаясь, помахал ей в ответ.

– Привет, Путри!

Джо, которую вся прислуга называла принцессой, радостно рассмеялась. Кричать людям «привет» и махать им рукой было для нее сейчас самым любимым занятием.

– Ах Тонг! Привет!

Если надо, могла повторять это хоть дюжину раз.

Гордон Финдли с шуршанием перелистывал газету « Стрейт таймс». Его ритуал, каким он за семейным чаем возвещал конец недели.

Один из четырех банков первым предприятием в городе ввел правило, по которому суббота была неполным рабочим днем, и выходные начинались уже с середины дня. Это правило быстро вошло в моду в Сингапуре. В конце концов на складах уже было не так много работы, как раньше, в сытные годы торговли; Финдли, Буассело и Бигелоу пришлось даже уволить несколько сотрудников.

– Это ужасно, – пробормотал он. – Я с трудом могу себе представить. Оказаться перед обугленными руинами и практически заново начинать все сначала.

Это была главная тема для разговоров в Сингапуре. Спустя чуть больше года после большого пожара, который превратил в мусор и пепел несколько складов, месяц назад снова разразился пожар на Баттери-роуд; дотла выгорели склады двух фирм.

– Никогда не знаешь, куда огонь перекинется, – поддакнул Пол. – Наш склад совсем рядом и к тому и к другому пожару. – Он отхлебнул глоток чаю. – При этом я нахожу подозрительным, что горело дважды приблизительно на одном и том же месте, с таким коротким промежутком во времени. Каждый раз в воскресенье утром. Если взять еще и пожар на Апер Серкелэ-роуд, то получится трижды в одном и том же квадрате. Попахивает умышленным поджогом! Как будто кто-то хотел нанести как можно больший ущерб. Как акт мести.

Георгина, склонившаяся над книгой, вскинула голову – большие темно-синие глаза так и воззрились на него. Его брови стянулись в тревожную линию:

– Что такое?

Ее щеки покрылись румянцем:

– Ничего. – И взялась за чашку; руки ее дрожали.

– А, ерунда. – Гордон Финдли скривился, отвергая предположение. – Склады снизу доверху забиты ящиками и мешками, такелажем, древесиной и пряностями. Тут достаточно одной искры, небольшого огня или опрокинутой лампы – и все горит как трут. И пока у нас нет приличной пожарной команды, которая в случае чего может быстро выехать… – Он шумно перелистнул страницу. – Поэтому я всегда напоминаю людям, чтоб были осторожны. Лучше лишний раз проявить чрезмерную бдительность, чем один раз недоглядеть.

– Мама! – С подпрыгивающими локонами Джо подбежала к Георгине и стала взбираться ей на колени. Георгина отложила книгу и взяла дочь на руки.

– Идем купаться, мама?

– Сейчас?

Джо горячо закивала, играя рюшами в вырезе материнской кебайи.

– Сейчас не получится. У тебя еще полный живот пирогов. – Георгина потыкала ей пальцем меж ребер, и Джо со смехом стала вертеться и ерзать. – Купаться пойдем попозже.

– Но мне жарко прямо сейчас !

Георгина сдула кудряшки с разгоряченного лобика:

– Так лучше?

Дочка сощурилась и замотала головой: нет! – и с надеждой повернулась к отцу:

– Папа? Пожалуйста!

Этим взглядом большущих глаз, этим сахарно-сладостным тоном она делала из его сердца комок теста, который месила своими ручками как угодно и лепила из него что хотела. Он бы привел ей в сад хоть слона, попроси она его об этом, или подался бы на поиски единорога; так было трудно сохранять вменяемость.

Он с улыбкой ей подмигнул:

– Что касается плавания, тут решения принимает мама.

Голова Джо повернулась в другую сторону, к деду, тот поднял брови и погрозил ей пальцем.

– О нет, маленькая леди. На меня и не надейся.

Джо опять с мольбой посмотрела на мать:

– Мама! Пожалуйста!

– Чуть позже, Жози-Рози. – Георгина поцеловала девочку в щеку. – Но мы пока могли бы погулять по саду. В тени. Прохладимся на ветру и посмотрим, не потребуется ли твоя помощь Ах Тонгу. Как ты на это смотришь?

– Даааа, – блаженно проверещала Джо и сползла с материнских колен.

Пол смотрел им вслед, когда они спускались по лестнице и шли по саду.

Они были из одного материала – мать и дочь, кожа у обеих одинаково золотистая, глаза Джо лишь чуть посветлее, локоны одного и того же оттенка; иногда они походили одна на другую жестами, мимикой, манерой речи.

В то время как Джо вприпрыжку неслась по траве, Георгина шла рядом, делая выпады, чтобы пощекотать ее в бок, на что девочка отзывалась радостным визгом и смехом. При ходьбе саронг Георгины облегал ее формы; после третьего ребенка она стала женственнее, чувственнее.

Среди самоуверенных и болтливых лондонских кузин и кузенов, выбравших себе партнеров того же склада и нарожавших на свет таких же детей, Георгина казалась пугающе тихой и робкой; сдержанная фиалка среди английских роз и элегантного шпорника. Она выделялась неловкостью и на фоне своей тетки, сребровласой Снежной королевы, которая столь же элегантно, сколь и уверенно держалась на паркете в избранном обществе, но сердце при этом имела все ж таки на правильном месте. Да к тому же совсем не столь безупречного мужа с громовым басом, который любил подчеркнуть сказанное им крепким похлопыванием по плечу.