Николь Фосселер - Время дикой орхидеи

История собственной семьи казалась ему на этом фоне бесцветной, но Ли Мей слушала как зачарованная, когда он рассказывал о своей жизни на разных кораблях, о странах и континентах, на которых он побывал.

О своем отце, оранг-лаут, Ли Мей рассказывала с горящими глазами. Некогда пират, воин моря. Затем бичкамбер, пляжный бродяга, разбогатевший на сокровищах моря, на ценностях островов Нусантары. О своей приемной матери, которая была дочерью индийца, торгующего золотом и драгоценными камнями, и малайки. И о своей родной матери, которая умерла родами. Китаянке, в детстве проданной в Сингапур и спасенной отцом Ли Мей от борделя.

История, которая могла случиться лишь в Сингапуре.

За годы, прошедшие с тех пор, гнилое болото греха Чайна-тауна отнюдь не было осушено; его пытались огородить запрудами и направить в управляемое русло.

Китайский протекторат Сингапура вырос из беспорядков, которые сотрясали город пять лет назад. Словно лесной пожар, распространялись слухи, что запланированная почтовая служба города станет не одной из многих, а единственной возможностью связи с Китаем и будет облагаться высокими пошлинами. Слухи, умышленно распространяемые тауке, которые со своими кораблями и агентами до сих пор держали монополию на почтовую связь с Китаем, приводили в негодование китайские души. Хотя существующая рассылка почты не была надежной, особенно когда на старую родину посылались деньги.

Власть тауке, Конгси не поддавалась полному искоренению, но ее можно было укоротить тем, что прибывающих в Сингапур зинке, нелегальных иммигрантов, встречали говорящие по-китайски чиновники новых органов и оказывали им помощь. Протекторат предлагал кули переводчика и юридическую защиту при злоупотреблениях или недобросовестных договорах, устраивал обыски в легализованных к этому времени борделях и прилагал усилия к вызволению девушек моложе шестнадцати лет и тех, что находились там по принуждению.

Однако ростки ночного теневого порока, тут и там подрезаемые и при желании легко поддающиеся прополке, продолжали цвести пышным цветом, далеко за пределы переулков Чайна-тауна испуская свой соблазнительный, чувственный запах женщин, опиума и азартных игр.

Она была бабочкой с крыльями из железа, – с просветленным взглядом шептала Ли Мей.

Сама Ли Мей бабочкой никак не была, несмотря на свою миниатюрность и изящество. Гибкая и сильная, как молодой бамбук. Иногда она напоминала ему молодую газель – такая же элегантная в движениях, такая же сильная.

Она любила море так же, как и Дункан, и временами он думал, что она и впрямь морская нимфа, русалка.

Он не мог налюбоваться, как она без усилий балансировала в лодке на своих миниатюрных ступнях, как блузка и брюки на ветру облепляли ее мальчишеское тело и как ловко она управлялась с линями паруса. Она со смехом объясняла, что ее научил этому отец; она умела ориентироваться и направлять паруса по звездам, умела бросить якорь и даже охотиться с гарпуном. В этих занятиях она казалась чуть ли не парнем, несмотря на девические черты и на длинную косу. Как амазонка. От нее исходило кошачье, чувственное очарование, которое наполняло его удивлением и благоговением.

Как в тот раз, когда в одной из своих прогулок по острову он встретил тигра, на Букит Тима-роуд, неподалеку от моста через реку Рохор. Дело было в вечерних сумерках, путь его на некотором отдалении пересекла тень и остановилась. Один из последних тигров Сингапура – в поиске добычи или нового ареала после того, как плантации и поселения с каждым годом все более алчно пожирали джунгли в сердце острова.

Тигр выглядел массивнее, чем он представлял себе этих хищников на воле; с такой величественной, эластичной силой, что у Дункана перехватило дыхание и парализовало все мускулы. Море пламени в дымчато-голубом свете, на груди и на брюхе – заснеженное поле; тигр оглядел Дункана горящими глазами почти как равного себе. Они долго смотрели друг на друга, пока тигр не оскалил зубы в беззвучном рыке – как приветствие, – и гордо удалился в заросли.

С Ли Мей он чувствовал то же самое. Знание, что нашел нечто редкое, бесценное; встречу, какая выпадает человеку, может быть, только раз в жизни. Догадку об опасности, которой он тем не менее не страшился.

Прежде чем ему удалось оторвать от нее взгляд, она поймала его и прочно удерживала, улыбаясь:

– Что такое?

Ничего. Все.

– Ты очень красивая.

Щеки ее зарумянились:

– Ты тоже.

Дункан рассмеялся и прошелся пятерней по волосам.

– Прежде всего я слишком стар для тебя.

Ли Мей подсунула руки себе под колени, задумчиво покачивала ступнями и смотрела на воду.

Временами он казался себе сентиментальным дураком, тщеславным петухом, который верил, что еще достаточно юн для Ли Мей. Или злодеем, преследующим маленькую девочку.

При этом ему не в чем было себя упрекнуть: он не делал ничего предосудительного, всего лишь галантно подавал руку, помогая ей подняться в лодку или выйти из нее. Он даже не плавал с ней, чтобы не видеть, как ее брюки и свободная блуза облепляют ее тело, становясь прозрачными от воды, или как она, может быть, снимает с себя что-нибудь из одежды. А то, как она смотрела на него, как ее взгляд задерживался на его руках, странствовал по его телу, было для него и соблазном, и вместе с тем пыткой; он не знал, как долго он еще сможет владеть собой.

Внезапно она затихла и подтянула к себе колени.

– Я ведь тебе немного нравлюсь? – прошептала она на ветру.

Он хотел быть благоразумным. Честным. Сказать нет. Встать и уйти и никогда больше не видеть ее.

– И даже очень, Ли Мей.

Ее орхидейное лицо просияло, она придвинулась ближе, положила голову ему на плечо и смотрела на него снизу вверх. Вопросительно. Просительно.

Однозначно и непреодолимо.

Он нежно прикоснулся губами к ее рту со вкусом зеленого чая и муссонного ветра. Кончик его языка разомкнул ее губы, и она отпрянула, испуганно воззрилась на него, как будто обожглась.

В горле у него уже теснились слова извинения, сожаления, однако рот Ли Мей, внезапно решительный, еще с невинной неумелостью, но нарастающей алчностью задушил их на корню.

У Дункана было много женщин, перецеловал он их бессчетно. Но даже не подозревал, что человеческое сердце может вспыхивать огнем и гореть ярким пламенем так, что становилось больно.

Вода омыла прохладой ее лодыжки, вымочила ей штанины, когда она помогала Дункану вытащить лодку на берег.

Рука об руку с ним она бежала по песку, который светло мерцал в темноте, в свете звезд. Он перевел ее через дорогу, через лаз в стене, и навстречу ей ударило влагой ночное дыхание листвы.