Лаура Кинсейл - Цветы из бури

— Моя дочь Архимедия, — сказал Тиммс. — Мэдди, герцог Жерво.

Он произнес его имя очень правильно: «Ж», а не «Дж», как произносят обычно англичане, а вместо «лысо произнес долгое ударное „о“. То есть он не сказал „Джервольк“, как бы поступил обычный английский провинциал, а „Жерво“, как и подобает произносить фамилию французского происхождения.

Мэдди протянула руку, избавив себя от необходимости не то, чтобы присесть в реверансе, но даже кивнуть, то есть поступила как честный прямой человек и Друг. Она промямлила «Добрый вечер», хотя не была в этом уверена. Этот день беспокоил и волновал. Злой день, сегодня она бросила вызов Богу и Правде. К тому же нельзя сказать, что ей была неприятна встреча с герцогом, поэтому она добавила «друг мой». Его же приветствие не было столь сухим.

— Я испытываю огромное, истинное удовольствие быть к вашим услугам, мисс. — Он слегка приподнял ее руку, немного отведя. — Должен извиниться перед вами за часы ожидания в моем доме. Последние два дня меня мучают проклятые головные боли.

Мэдди подумала, что ко всем остальным дням это, видимо, не относится.

— Надеюсь, ты выздоровел, — Тиммс явно выразил свою озабоченность самочувствием герцога. «Бедный, наивный папа, — подумала Мэдди. — Он всегда говорит правду. И, конечно, поверил».

— Вполне, — герцог улыбнулся и с видом заговорщика посмотрел на Мэдди. — Мисс Архимедия, по-моему, сомневается.

Ее отец улыбнулся.

— Да, она устроила настоящее землетрясение у нас дома из-за этой статьи.

— Папа!

В этот момент в комнату вошел президент Милнер, подняв руки, как фокусник-иллюзионист:

— Мисс Тиммс, мистер Тиммс — вы пришли вовремя. Мы с герцогом последуем за вами.

— Мисс Тиммс, вы не против моего общества, — герцог взял ее за руку. Она удивленно посмотрела на него. — Если вы позволите… — добавил герцог, глядя ей прямо в глаза.

Мэдди поняла, что именно таким взглядом он обвораживал женщин, заставляя подчиниться его воле. Даже она, в свои двадцать восемь лет, она, которой однажды делал предложение один хороший врач, с болезненным сожалением выслушавший отказ, а после чего предложивший свою руку и сердце Джейн Хуттон и через полгода покинувший квакерские собрания, даже она, Мэдди, почувствовала магическую силу его взгляда.

Поэтому когда герцог протянул ей пачку бумаг и попросил написать на доске формулы, о которых он будет говорить, это как-то ослабило напряжение. Она посмотрела на бумаги…

— А ты разве сам не хочешь… Доска рядом с трибуной. Большинство выступающих…

— Нет, — просто ответил он.

— Проходите, проходите, — мистер Милнер открыл дверь, отметив, что зал почти полон. — Пойдем наконец. Мистер Тиммс?

Жерво взял Тиммса под руку, провел в зал и посадил в первый ряд. Президент взмахом руки указал на стулья в президиуме. За ней последовал герцог. Его шаги гулко звучали по деревянному настилу. Он вежливо пододвинул ей стул и элегантно присел рядом.

Зал затих, когда на трибуну вышел президент Милнер, поправил свет в маленькой газовой лампе и откашлялся. Мэдди смотрела на множество лиц в зале. Почти на каждом человеке был белый воротник, что напоминало какую-то форму. Она была на многих собраниях, как Аналитического Общества, так и Общества Друзей, сидя где-нибудь на задних скамьях рядом с отцом, но никогда ей не приходилось видеть перед собой такую большую аудиторию. Она старалась убедить себя, что на нее никто не смотрит, а все внимательно слушают президента, призвавшего собрание к тишине и порядку и выступавшего со вступительной речью по бумаге. Было хорошо видно, что не все смотрят на говорящего президента, несколько человек из ближних рядов явно разглядывали ее и герцога. Она не могла разобраться в своих чувствах и ощущениях, даже забыв о шелковом платье и жемчуге в волосах.

Краем глаза Мэдди видела, как спокойно и уверенно сидит рядом с ней герцог в своем прекрасном костюме. Его руки в белых перчатках спокойно лежали у него на коленях. Мэдди тоже перестала сжимать и разжимать свои пальцы. Он абсолютно не реагировал на то внимание, которое было обращено на него, когда Милнер представил его как Кристиана Николаса Фрэнсиса Ланглендского, его светлость герцога Жерво, эрла Лангленда и виконта Глейда, пожелавшего выступить перед Лондонским Аналитическим Обществом в этот вечер.

Когда раздались аплодисменты, герцог встал. У него в руках не было никаких записей, поскольку все бумаги он передал Мэдди. Она не подозревала о его таланте говорить приятным голосом в непринужденной манере. Он грустно объявил, что посвящает эту лекцию своему покойному наставнику, мистеру Пиплсу, выдающемуся ученому, уважаемому и почитаемому своими учениками. Герцог искренне сожалел, что тот умер.

Кое-кто в зале засмеялся. Улыбнулся даже сам Тиммс.

Смех герцог воспринял болезненно. Он сказал о том, что очень переживает смерть своего учителя, написавшего важные страницы в книге, обожаемой им. Особенно ему интересны те планы, где изложен параллельный постулат Евклида, а также те, где говорится о дифференциальной геометрии. Потом герцог легко перешел к изложению своей теории и, начав произносить формулы, кивнул выжидательно Мэдди.

Она вскочила со стула, взяла мел и стала заполнять большую доску различными формулами. Она немного разбиралась в почерке герцога, но кое-где не совсем уверенно понимала то, что им было написано. Однако Мэдди старалась не делать ошибок, полностью сосредоточившись на правильности переписываемых формул и чертежах. Многолетняя совместная работа с отцом позволяла ей уверенно читать текст, и она спокойно иллюстрировала на доске то, что говорил Жерво: писала одни формулы, стирала другие, и вновь писала и писала. Один раз Мэдди чуть замешкалась, слишком долго рассматривала чертеж. Тогда Жерво сделал паузу, посмотрел на нее, и она быстро стерла написанные формулы и написала новые. В конце концов Мэдди так приноровилась, что уже опережала герцога. Он еще доказывал предыдущие формулы, а на доске были уже написаны следующие. Когда Мэдди с облегчением дописала последнюю формулу и немедленно вернулась к своему стулу, в зале стал нарастать шум. Жерво продолжал говорить, а собравшиеся стали медленно вставать. Один, другой, третий… Все смотрели на доску.

Кто-то зааплодировал. Редкие аплодисменты переросли в овацию, в которой потонули последние слова герцога.

Он прекратил говорить, обернулся с улыбкой на Мэдди и сделал движение, чтобы помочь Тиммсу подняться на трибуну. Но Милнер опередил его.

Аплодисменты грянули с новой силой. Весь зал вибрировал от шума. Мэдди встала и с удовольствием пожала руку отцу. Он держал ее руку и улыбался с таким восторгом и счастьем, какого Мэдди не видела уже шесть лет, прошедших со дня смерти матери.