Филиппа Карр - Валет червей

Однажды утром я была в комнате отца, когда он проснулся. Несколько мгновений отец производил впечатление счастливого человека, так как еще не успел осознать, где и почему находится, и был похож на прежнего себя, каким я его знала много лет. Но как короток был миг! С болью я наблюдала, как он возвращается в действительность. Я понимала, что уже никогда отец не будет счастлив, а ведь он был еще не старым человеком.

Пока отец жил в Турвиле, я все свое время посвящала заботам о нем. Теперь я понимала, как глубоко любила свою мать, хотя между нами возникла некоторая холодность после того, как ей удалось разлучить меня с Диконом. Теперь, после ее смерти, я начала сознавать, что мама чувствовала и с какой готовностью жертвовала собой ради меня. Как мне хотелось сказать ей все это, сказать, что теперь все понимаю, сказать, как люблю ее. Я знала, что ее единственной просьбой была бы просьба позаботиться об отце, что я и делала. История их любви была, пожалуй, самой романтичной из всех, которые я слышала. Юношеское романтическое увлечение, а затем воссоединение в зрелом возрасте, когда оба они стали мудрей и начали понимать, что значат друг для друга. Их идеальная любовь завершилась так горько, так трагично. Неужели за все хорошее в жизни приходится расплачиваться? — задумывалась я.

Его вид — вид жалкого, сломленного человека, еще совсем недавно столь бодрого и уверенного в себе, — ранил меня почти так же сильно, как и гибель матери. Мы всегда с любовью относились друг к другу, а теперь еще больше сблизились. Именно он привез меня во Францию и заботился обо мне, когда я особенно в этом нуждалась. Теперь настал мой черед.

Казалось, отец не замечает, как пролетают дни. Его единственным желанием было находиться рядом со мной, рассказывать о матери: о том, как он впервые увидел ее, об их волнении, о страсти, которая их охватила… а затем о долгих годах разлуки.

— Но мы никогда не забывали друг друга, Лотти. Ни я, ни она… — И он рассказывал о встрече, о том, как совершенно складывались их отношения в последние годы.

— Это было чудом, — говорил он, — обрести ее вновь.

Я стала задумываться над некоторыми вопросами. Значит, она написала ему, рассказала обо мне и о необходимости вырвать меня из лап авантюриста. Дикон! Опять Дикон! Он постоянно вмешивался в нашу жизнь. Всегда Дикон!

Мысли о нем оказались как никогда кстати, так как на какое-то время отвлекли меня от нашей трагедии.

Однажды отец сказал мне:

— Лотти, мне бы хотелось, чтобы ты вернулась домой. Переезжай ко мне… возьми с собой детей. Мне кажется, это сделает мою жизнь более или менее спокойной.

Я ответила:

— Я могла бы некоторое время пожить в твоем замке, но мой дом здесь. Когда Шарль вернется…

— Знаю, знаю, — быстро проговорил отец. — Это эгоистичная мысль. Но если бы это было возможно…

— Мы будем часто видеться. Ты обязательно приезжай сюда, а я буду гостить у тебя.

— Дорогая доченька, — сказал он, — как сильно ты отличаешься от всех остальных. Но ведь, в конце концов, ты и ее дочь.

— Быть может, теперь Софи изменит свое поведение. Когда она узнает, что… что тебе нужно сочувствие… когда ты так одинок…

— Софи не может думать ни о чем, кроме своей обиды. Арман… У нас с ним всегда было очень мало общего. Он живет своей собственной жизнью. Он безразличен ко мне… к жене… к нашей семье… и иногда мне кажется, что он безразличен к жизни. У меня только один ребенок, который мне дорог. Ах, Лотти, как бы я хотел, чтобы ты могла поехать домой вместе со мной.

Он знал, что я не могу этого сделать. Я должна была ждать возвращения Шарля здесь.

Я пыталась говорить с отцом на другие темы, но, судя по всему, безопасных тем не существовало. Я не решалась расспрашивать его о состоянии дел в стране, поскольку это сразу же напомнило бы ему ужасную сцену, во время которой погибла моя мать. Разговоры о Софи или Армане тоже вряд ли можно было назвать удачным предметом для разговора. Безопасно было разговаривать разве что о детях. Его очень радовал Шарло, и, к моей радости, их дружба росла. Им заинтересовалась и Клодина, иногда разрешавшая ему брать себя на руки, поскольку ей нравилось внимательно рассматривать его лицо.

Она спросила его:

— Ты мой дедушка?

Отец ответил утвердительно, и по его щекам потекли слезы.

— Ты плачешь! — воскликнула она испуганно и в то же время осуждающе. — Взрослые никогда не плачут. — Потом она добавила:

— Так делают только дети.

Я забрала ее, чувствуя, что отец слишком разволновался. Он очень полюбил ее. Должно быть, он гордился Шарло, но мне казалось, что Клодина с ее живыми непосредственными комментариями покорила его сердце.

Когда мы были втроем, создавалось некоторая иллюзия счастья, и в такие минуты мне действительно хотелось отправиться вместе с ним.

Отец мог оставаться и в Турвиле, на что и согласился, не замечая, видимо, как недели бегут одна за другой.

Он много рассказывал о своем прошлом. Между его первой встречей с моей матерью и последующим воссоединением у него было много женщин.

— Но когда она была со мной, ни делом, ни мыслью я не изменял ей. Тебе, наверное, это кажется естественным, но, принимая во внимание то, какой образ жизни я вел раньше, мое поведение можно было бы назвать чудом.

Как-то раз он заметил:

— Я рад тому, что ты дружишь с Лизеттой.

— Я очень люблю ее, — ответила я. — Иногда ей приходится нелегко. Она получила образование вместе с Софи и со мной, почти постоянно была с нами, но при этом ей давали понять, что она лишь племянница домоуправительницы. Думаю, ее это задевало.

— Возможно, мне не следовало делать то, что я сделал, — он пожал плечами, — Но тогда мне это казалось наилучшим выходом.

— С твоей стороны было очень мило позволить тете Берте держать при себе племянницу.

В его глазах появилось отсутствующее выражение, он помолчал, а затем начал рассказывать:

— Мне кажется, тебе следует знать, что было на самом деле. Это началось много лет назад, когда мать Лизетты появилась в нашем отеле с платьями для моей первой жены. Она была швеей, работавшей у одной из знаменитых портных, так что если требовалось что-то подогнать, к заказчице обычно являлась мать Лизетты. Она была очень хорошенькой… стройная соблазнительная девушка. Я встретил ее на пороге, когда она пыталась управиться с несколькими рулонами тканей… слишком тяжелыми для нее. Я помог ей донести их до комнаты моей жены. Вот так мы и познакомились. Она меня заинтересовала. Ее звали Колетт. Случилось неизбежное. Я посетил ее. Она жила на одной из улочек неподалеку от собора Парижской Богоматери… узеньких, извилистых, не слишком чистых, там, где обычно красильщики окрашивают ткани. По водосточным канавам там частенько текут красные, синие и зеленые потоки. Она снимала две комнатушки в доме одной старухи. В те дни я считал приключением посещение таких районов. Для этого я переодевался мастеровым. Я был тогда совсем молодым, так что не суди меня слишком строго. Я узнал историю Колетт. Как и многие другие девушки, она приехала в Париж в поисках впечатлений, которых было мало на ферме ее отца Она происходила из строгой религиозной семьи, из-под опеки которой стремилась избавиться, но вскоре выяснилось, что жизнь в Париже основательно отличается от той, которую она себе представляла. Колетт умела неплохо шить, но этого было недостаточно, чтобы заработать себе на пропитание. Она нашла покровителя… мелкого торговца, немногим более обеспеченного, чем она сама. Через некоторое время он бросил ее, но она нашла ему замену. Она не была проституткой. Она лишь искала любовника, который мог бы поддержать ее.