Владимир Аренев - Валет червей, Повелитель мух

На кладбище я поселился не сразу, месяцев через шесть после конца света. К этому времени все, кто мог оттуда уйти, – ушли. А оставшиеся, хотели того или нет, должны были послужить моим целям.

Те, кто живёт в городе, им тоже служат, вот уже многие годы подряд. Они зовут меня Судьёй, Профессором, а за глаза называют Повелителем мух и Валетом червей. Со временем мы пришли к разумному компромиссу: я защищаю их, они снабжают меня всем необходимым. Было, правда, несколько огорчительных случаев, особенно в первые недели. Один не в меру прыткий диакон подбивал людей на глупости, собрал человек тридцать, но когда их встретили мои осы – что ж, его громогласие летел впереди паствы своей и визжал отнюдь не громогласно.

Теперь они загодя испрашивают разрешения войти в мои владения. Поэтому у меня есть время подготовиться. Я бреюсь, надеваю дорогой серый костюм и туфли в цвет костюма. Иду в приёмную комнату, тяжело опираясь на трость с чёрным набалдашником. Да, разумеется, набалдашник в виде головы пуделя – а как иначе?..

В приёмной темно и душно, я раздёргиваю шторы, морщась от дневного света: он льётся сюда потоком жидкого, звенящего золота, слепит глаза. Иногда я мечтаю о Дантовском Коците. Но теперь здесь даже зимой жара – и так будет ещё очень долго. Может быть, всегда.

Гости стучат. Я уже на троне, усмехаюсь и разрешаю им войти.

Высокие, каменные двери часовни они распахивают с трудом. Я, разумеется, не пользуюсь этим входом, он только для горожан.

– Судья! Благодарим, что нашёл время принять нас.

Это Афанасий, игумен Новоспасского монастыря. Один из тех немногих попов, с которыми можно иметь дело. Ему тридцать семь или тридцать восемь, он родился ещё до Союза Банановых Республик. Суеверен, как все горожане, однако заботится о спасении не только душ, но и тел своей паствы. Поэтому мы быстро нашли с ним общий язык.

Рядом с игуменом мужчина постарше, судя по одежде и взгляду – откуда-то из глубинки. Ну да, так и есть.

– Хочу познакомить тебя с Андреем Тарасовичем Лукомским, он привёл к нам беженцев из Костромы. Успели прорваться до Посева.

– Вам повезло, – говорю, внимательно разглядывая новоприбывшего. Густая, чёрная с проседью борода, мощное, грузное тело. Глаза широко расставленные, навыкате, нос короткий, бугристый.

Андрей Тарасович Лукомский смотрит на меня почти с вызовом, но я вижу испуг в его взгляде. Это нормально. Как и резкий запах полыни; наверняка ведь перед визитом ко мне, как и все остальные, натёр ладони, болван. Небось ещё и по карманам рассовал каких-нибудь высушенных трав, зашил под подкладку ладан. Проветривай потом после них.

В конце концов он переводит глаза на старые чёрные занавеси, обрамляющие окна. На занавесях характерный багровый знак, мой знак. Им я помечаю свои подарки – хотя вряд ли можно называть подарками то, за что в конечном счёте расплачиваются.

– Они хотят поселиться в Заречье, – говорит Афанасий. – Это разумно: там хороший район. Если его расчистить, восстановить канализацию, заняться стеной…

– К тому же, – прерываю его, – в других районах их не прокормить. Накануне Посева никто не возьмёт к себе новых людей.

– Нам нужно продержаться всего-то месяц. – У Андрея Тарасовича хриплый голос, как будто едут по гравию колёса тяжело гружённой телеги. – Больше нам некуда идти, много детей, раненых.

– Проверяли? – спрашиваю у игумена.

– Проверяли. Одержимых нет. Если на то будет воля Господня – выстоим.

Я морщусь, и они, конечно, замечают. Но никак не комментируют.

Я молчу. Размышляю, взвешиваю.

Андрей Тарасович понимает это по-своему и, шагнув вперёд, твёрдо говорит:

– Назначь цену, Повелитель. Ради спасения моих людей я готов на всё. Если тебе нужна моя душа…

Игумен смеётся, качает головой:

– Ну что вы, Андрей Тарасович! Нынче другие времена, и Судья предпочитает более материальную валюту, слава Богу!

– Сколько вас? – спрашиваю.

– Восемьдесят три, – торопливо сообщает бородач. Суёт руку в карман, выдёргивает платок, проводит по лбу. С усилием, как будто хочет разгладить морщины. – Одиннадцать раненых, но тяжелых – только семеро…

– Дети. Сколько детей, оставшихся без родителей?

Он косится на портьеру за моей спиной. Портьера, разумеется, чёрная. Разумеется, с моим знаком. За ней – дверь, и оттуда, из-за двери, доносится басовитое, мерное жужжание.

– Больше дюжины, – говорит Андрей Тарасович Лукомский. – Тринадцать душ.

Я молчу. Жужжат у меня за спиной мои верные слуги.

– Им некуда идти, – напоминает игумен. Он хмурится, сбитый с толку. – Мы заплатим за них, Судья. Всё, что ты захочешь: образцы, книги, любые детали…

Но я уже решил. С этим вообще не следовало тянуть, однако мне нужны были новички, те, кто ещё не свыкся с происходящим здесь. Со мной.

– Я обеспечу вас защитой на время Посева, – говорю Лукомскому. – Возьму под своё покровительство. Афанасий разъяснит вам, как и что.

– Он уже… Спасибо, Повелитель.

– Взамен, – отмахиваюсь, – я возьму мальчика. Десяти-двенадцати лет. Сироту. Без заметных физических дефектов.

Солнце жарит невыносимо. Лица у моих гостей красные, потные. Рубаха Лукомского вся в расплывающихся пятнах. Смрад от пота мешается с запахом полыни и ладана.

– Судья!..

– Я назвал цену.

Бородач моргает, потом шагает вперёд, вскидывая кулак:

– Побойся Бога! Слышишь! Побойся Бога, ирод! Это же невинные, чистые души! Что ты удумал с ними сотворить? С нами!

В кулаке у него по-прежнему зажат этот его скомканный, перекрученный платок. Не слишком-то чистый, но выглядит как знак капитуляции, белый флаг.

Я разглядываю Лукомского с интересом. Спрашиваю себя: уж не слишком ли я самоуверен? Тот пылкий диакон… ему ведь не пришлось тогда долго уговаривать паству.

– Нет. – Игумен касается плеча Лукомского. – Пойдёмте, Андрей Тарасович.

– Но…

– Пойдёмте. – Он поворачивается ко мне – видно, что сдерживает себя из последних сил. – До свиданья, Судья. Храни тебя Бог.

Ну, хоть не перекрестил, спасибо и на том.

Уходит, едва не выталкивая Лукомского взашей. Я сижу, опершись ладонями о трость. Провожаю их взглядом.

Уверен: завтра они пришлют голубя, испрашивая разрешения, а потом – разумеется, получив оное, – явятся. И заплатят цену.

Люди всегда платят, так или иначе. Думаю, игумен уже выучил этот урок.

Они приходят раньше. Ночью, тайком.

Этого следовало ожидать, говорю я себе, стоя на колокольне и наблюдая за крадущимися во тьме силуэтами. Вряд ли подбили местных, скорее всего, решились на свой страх и риск.

Болваны.

Кладбище пустынно, уцелевшие надгробия стоят вперемешку со вскрытыми могилами. Всё это мне напоминает древние системы телефонной коммутации: с ячейками, в которые втыкались штекера. В моих владениях большинство ячеек пусты, абоненты вне доступа. И к этому, разумеется, я в своё время приложил руку.