Барбара Картленд - Затерянная в Париже

«Сейчас уже поздно, — подумала она, — но прежде чем мы поехали к герцогу обедать, я должна была настоять, чтобы месье Дюбушерон раскрыл мне свои планы в отношении меня. Она поняла, что ее несет, словно волной, с той самой минуты, как месье Дюбушерон вернулся в студию и сказал, что он продал картину ее отца.

Садясь в карету, она вдруг подумала, что, раз герцог возвращается в Англию, чтобы принять назначение на пост вице-короля Ирландии, она остается одна, и это будет очень-очень страшно.

Верх экипажа был опущен, и лакей закрыл им ноги меховой полостью. Когда он взобрался на свое место, герцог взял руку Уны в свою. Она не ожидала такого, и он почувствовал, как сначала ее пальцы замерли, словно от изумления, а потом мелко-мелко задрожали. У него появилось ощущение, словно он держит в руке певчую птичку или бабочку; как же так случилось, почему же совершенно незнакомая женщина произвела на него такое впечатление?

Ни с одной женщиной, которую он желал, он не вел себя так нежно, никогда так не держал себя в руках, и ни одна женщина, с которой он оставался наедине, не вела себя так уклончиво, как Уна.

Уна не применяла никаких женских уловок и не прикладывала усилий, чтобы возбудить его страсть. В то же время герцог был достаточно опытен, чтобы понять — в ее взгляде светилось не только доверие, но и нескрываемое восхищение.

«Что еще она думает обо мне, — спросил он себя, — что чувствует?»

Раньше, сближаясь с женщиной, он был бы уверен, что если она и не влюбилась в него во всех смыслах этого слова, то хотя бы физически он ей небезразличен. Он замечал огонь во взгляде женщины задолго до того, как появлялся первый отблеск в его собственных глазах.

Вдруг он подумал, что чрезвычайно занимательно и интересно было бы пробудить любовь в сердце Уны.

Дрожание ее пальцев объяснялось не страхом, а возбуждением — и герцог это понимал. Он был уверен, что, если бы он теснее прижал ее к себе, такая же слабая дрожь побежала бы по всему ее телу и в ней бы начало просыпаться желание.

Он обнаружил, что и его сердце бьется быстрее; в висках вдруг тоже застучало, и ему захотелось прижать к себе Уну и поцеловать ее. Он понял, что именно этого ему хотелось с самой первой минуты, как он увидел Уну.

Он изо всех сих сдерживал себя, опасаясь, что в противном случае напугает ее. Но сейчас он решил, что будет не по-мужски, если он ничего не скажет ей о своих чувствах.

Они подъехали к площади Конкорд, где золотистые шары ламп в ажурных сетках освещали фонтаны, которые несли свои струи, сверкающие, как тысячи радуг, прямо к звездам.

Уна сжала его пальцы.

— Как прекрасно!

— И вы прекрасны! — ответил герцог. — Скажите мне, Уна, что вы чувствуете, не по отношению к Парижу, а по отношению ко мне?

Она обернулась к нему, а он выпустил ее руку и обнял за плечи, чтобы притянуть ее поближе к себе. Он понял, что она взволнована; через некоторое время прозвучал ее тихий мелодичный голос:

— Сегодня я подумала, что вы похожи на рыцаря в доспехах… который пришел… спасти меня…

— Хотелось бы мне им быть, — сказал герцог. — Но, мне кажется, девицы, которых рыцари спасали от дракона или других ужасающих чудовищ, должны были приветствовать любого мужчину, вне зависимости от того, каков он из себя.

— Вы же… знаете, как я вам благодарна…

— Благодарность — это то, чем вы можете наградить любого. Загляните в свое волшебное зеркало и скажите, что вы думаете обо мне.

— Я думаю, что вы… самый замечательный человек из всех, кого я встречала, — сказала Уна, — и вы очень умный… и очень милый… и…

Она замолчала.

— И? — подбодрил ее герцог.

— И как раз такой человек, который может быть… вице-королем Ирландии!

— Я же сказал вам, что никуда не поеду, а буду присматривать за вами, — сказал герцог.

— Вы ведь пошутили, когда сказали это, — ответила Уна. — Со мной будет… все в порядке.

— Как я могу быть в этом уверен? — спросил герцог.

— Я могла бы… написать вам… Это будет легче… чем совсем потерять вас…

— Вы готовы потерять меня?

— Нет… не готова, — ответила Уна. — Будет ужасно, когда вы уедете… но у меня… останутся воспоминания о том, что мы делали и о чем говорили… когда были… вместе…

— Я бы предпочел думать о чем-нибудь более веселом, — сказал герцог.

Ему хотелось поцеловать Уну, но он понимал, что не может сделать этого, сидя в открытом экипаже, тем более когда перед ними возвышаются спины кучера и лакея, сидящего на облучке рядом с кучером.

Он только крепче обнял Уну и сказал:

— Я хочу обнять вас крепко-крепко. Уна положила голову ему на плечо.

— Мне с вами… так спокойно… — прошептала она, — кажется, я и вправду… боюсь оставаться одна… хотя и твержу себе… что должна справиться… должна сама о себе позаботиться… я просто… не знаю, с чего начать…

Герцогу пришло в голову, что он мог бы взять ее с собой в Англию и поселить с полнейшим комфортом в каком-нибудь доме, чтобы она там в покое дожидалась, когда он приедет провести с ней свободное время. Возможно, продолжал он раздумывать, он сможет взять ее с собой в Ирландию. Он бы нашел какой-нибудь повод, оправдывающий ее пребывание подле него.

Потом он подумал, что, даже если она и согласится жить с ним на таких условиях, рано или поздно это вызовет скандал.

Газетчики разнюхают все, и это могло не только повредить Уне, но и испортить его собственную репутацию и подорвать доверие к Британскому правительству, назначившему его.

«Что же, черт возьми, мне делать?» — спрашивал себя герцог.

Он почувствовал, что, что бы ни случилось, как бы тяжело ему ни пришлось, он не может бросить Уну.

Сейчас, дотронувшись до нее, он чувствовал, как огонь разливается по его жилам, и понимал, что страсть к ней непрестанно растет, с каждой минутой их совместного пребывания.

«Ты нужна мне! — хотелось крикнуть ему. — Я не могу без тебя жить!»

Но он понимал, что если скажет что-нибудь подобное, она испугается и отстранится от него и, наверное, попытается убежать, как пыталась убежать сегодня от молодого художника.

Внезапно герцог почувствовал, что время летит слишком быстро и его осталось совсем немного.

Ему хотелось ухаживать за Уной, проявлять к ней нежность, чтобы чувствовать, как она раскроется навстречу ему, словно цветок раскрывает свои лепестки навстречу солнцу. Это не был горячий, импульсивный, неудержимый порыв в примитивном физическом смысле. Это было чувство более тонкое, менее ощутимое.

Герцог всегда смотрел на любовь как на романтическое название физического единения двух привлекших друг друга людей. Он никогда не предавался поэтическим фантазиям, подобно некоторым своим современникам, и, становясь старше, оставался совершенно безразличным по отношению к женщинам, с которыми ему приходилось заниматься любовью.