Барбара Картленд - Затерянная в Париже

— Я… не могу поехать… — поспешно ответила Уна.

— Почему?

— Я не знаю, кто они, не знаю даже, живы они или нет. После того как мама убежала с отцом, они никогда с ней не общались.

Филипп Дюбушерон в изумлении смотрел на нее.

— Это правда? Вы хотите сказать, что у вас в целом мире никого нет?

— Боюсь, что да… И я не знаю… что и делать.

Она обвела взглядом захламленную, грязную студию.

— Если я останусь здесь… как вы думаете, смогу ли я найти какую-нибудь работу?

— Жить здесь, одной?

— Мне больше некуда идти, — ответила Уна. Она подумала о девочках, которых знала в школе. Все они вернулись домой, в свои богатые семьи. В течение трех лет, что она провела во Флоренции, даже те ее подруги, которые в дни приезда родителей водили ее с собой обедать, никогда не приглашали ее к себе в гости.

Уна выглядела такой одинокой, несчастной, что Филипп Дюбушерон, к своему собственному удивлению, сказал:

— Не беспокойтесь. Я что-нибудь придумаю. Произнося это, он решил, что сошел с ума. Что он будет делать с девушкой, только что вышедшей из монастырской школы? Неискушенной и, он был уверен, невинной.

Она, конечно, совершенно невинна, если считает, что может поселиться в таком месте, как Монмартр, и найти работу.

Единственная возможная здесь работа…

Он остановился.

Ему в голову пришла идея — и рука его потянулась к подбородку, а глаза сузились.

— Я скажу вам, что мы сделаем, — медленно сказал он. — Мы все обсудим. Попозже. А сейчас у меня назначена встреча.

И он ободряюще улыбнулся ей.

— Я вернусь, и мы вместе подумаем, как справиться с вашими проблемами.

Ему показалось, что ее глаза засияли, когда она ответила:

— Это очень любезно с вашей стороны… вы уверены… что проблема невелика?

— Проблемы нет, — ответил он, — но сейчас мне надо уйти, потому что я несу вот эту картину вашего отца, чтобы показать ее одному человеку, который год назад уже купил у него картину.

Взглянув на Уну, он догадался, о чем она хочет его спросить.

— Конечно, деньги, если сделка состоится, будут вашими после вычета моего обычного процента.

— О, я надеюсь, вы продадите ее! — вскричала Уна. — Я не хочу обременять вас своими заботами, но двадцать пять франков — это все, что осталось у меня в кошельке. Поездка оказалась очень дорогой.

— Еще бы, — ответил Филипп Дюбушерон. — А сейчас я должен вас покинуть.

Он подошел к висевшей на стене картине и снял ее с гвоздя.

На картине была изображена одна из улиц Монмартра в лунном свете.

Блики света, наложенные в присущей отцу необычной манере, казалось, выделяли картину, каким-то загадочным образом отличая ее от любого пейзажа, который мог бы быть написан другими художниками.

Филипп Дюбушерон пошел к двери, и Уна опять стала выглядеть одинокой и несчастной, стоя среди комнаты, захламленной мусором, который успел собрать вокруг себя Торо.

«Она — как снежинка на куче навоза», — подумал Дюбушерон и удивился, что может быть так сентиментален.

— Когда я уйду, — сказал он жестко, — заприте дверь. Никого не впускайте, пока я не вернусь. Поняли?

На ее лице отразилось удивление.

— Вы думаете… сюда может кто-нибудь прийти?

Он подумал, что, если бы кто-нибудь пришел и увидел ее здесь, трудновато было бы уговорить его уйти. Но вслух он сказал:

— Сейчас, когда стало известно, что ваш отец умер, могут объявиться люди, которые всегда ищут, где что плохо лежит.

— Понимаю…

— Тогда делайте как я говорю. Отдыхайте и ждите моего возвращения.

— А вы… вы вернетесь?

Этот вопрос был задан маленькой девочкой, девочкой, которая боится оставаться одна в темноте или во время грозы.

И чрезвычайно уравновешенный, проницательный делец, зарабатывавший деньги на всем, на чем можно было заработать, внезапно почувствовал желание защитить этого маленького ребенка.

— Я вернусь, — сказал он с улыбкой, — и уверяю вас — я никогда не нарушаю обещаний. Будьте хорошей девочкой и делайте как я сказал, тогда все будет в порядке.

Он ободряюще ей улыбнулся и, спускаясь по лестнице, услышал, как в замке, который давно нуждался в смазке, поворачивается ключ.

Герцог Уолстэнтон прибыл в свой дом в Париже в плохом настроении.

Его управляющий вчера отправил телеграмму, что он в пути, но даже за столь короткий срок к его приезду все было в полной готовности. Трудно было найти какой-нибудь недочет после того, как потрудилась армия лакеев в ливреях Уолстэнтонов, — салон был украшен цветами, а абсолютная чистота сообщала дому сияние, подобное сиянию начищенного серебра, стоявшего на столе в столовой.

Тем не менее, герцог нахмурился, когда его приветствовал управляющий, и, отделавшись односложным ответом, прошел в салон и бросился в глубокое кресло. Два лакея уже торопились к нему с бутылкой шампанского, охлажденного до нужной температуры, и герцог, взяв бокал с золотого подноса, без особой охоты отпил вино.

Он покинул Лондон, поддавшись внезапному порыву, приняв одно их тех скоропалительных решений, которые он один мог себе позволить, с поспешностью и полным, совершенно непростительным отсутствием внимания к чувствам других людей.

Или, скорее, это было бы непростительно любому другому мужчине. Но герцог Уолстэнтон был слишком значительной фигурой — он был слишком богат и привлекателен, чтобы кто-то в чем-либо обижался на него.

Однако, он был совершенно уверен, что именно в эти минуты Роуз Кейвершем от злости кусает ногти, а завтра с утренней почтой он непременно получит письмо на нескольких страницах, написанное Роуз в состоянии крайнего гнева.

Леди Роуз Кейвершем была известна своим неукротимым нравом, приводившим людей в ужас, хотя, впрочем, ее гнев утихал так же быстро, как и поднимался.

Сейчас он едва мог вспомнить, что послужило поводом для ссоры, но закончилась она, как всегда, неизбежным заявлением Роуз, что он самый эгоистичный из всех мужчин, что он погубил ее репутацию и единственным способом, каким можно поправить положение, является немедленная женитьба на ней.

Этот старый аргумент герцог давно научился игнорировать с исключительной ловкостью, благо возможностей попрактиковаться у него было немало. Иногда ему казалось, что рано или поздно, но он все же женится на Роуз.

В конце концов, ему надо на ком-то жениться, чтобы произвести на свет наследника, которому можно было бы передать все поместья Уолстэнтонов, являвшиеся самыми крупными на Британских островах, но герцог считал, что всему должно быть свое время, которое, по-видимому, пока не наступило.

Он вполне сознавал, что о них с Роуз говорят, но и всякая другая женщина, с которой он появлялся, пусть даже на один вечер, немедленно становилась объектом внимания не только сплетников, но и желтой прессы.