Барбара Картленд - Мольба о милосердии

— Бери поводья, и жди меня здесь, — сказала Мариста. — В разговоры ни с кем не вступай. Поняла? Я не хочу, чтобы ты вмешивалась в это дело, заводила какие-то отношения с графом или его друзьями.

Летти ничего не ответила, а Мариста вдруг поняла, что не следовало брать ее с собой.

Даже в простеньком ситцевом платье, которое ей сшила Ханна, и дешевой соломенной шляпке на золотистых волосах она выглядела так чарующе и трогательно, что, казалось, сошла с небес или явилась из цветущего сада.

Летти взяла поводья в свои маленькие ручки без перчаток, а Мариста открыла дверцу коляски, и спрыгнула на землю.

Сделав глубокий вдох, она гордо вскинула подбородок и Зашагала к парадному входу.

Вероятно, внутри кто-то услышал хруст гравия под колесами, потому что, когда Мариста поднялась по ступенькам, дверь была уже отворена.

В просторном холле она увидела четырех лакеев и дворецкого, который держался с важностью архиепископа.

Дворецкий выступил вперед и вежливо произнес:

— Доброе утро, госпожа!

— Я хотела бы видеть графа Стэнбрука.

Мариста с удовольствием отметила, что ее голос звучит спокойно и уверенно.

— — Я доложу о вас его светлости, госпожа, — ответил дворецкий. — Могу ли я узнать ваше имя?

— Мисс Мариста Рокбурн!

В эту минуту ей почудилось, будто предки с портретов на лестнице смотрят на нее с укоризной.

И все же на душе стало как-то теплее от того, что они остались на прежнем месте, что граф не выбросил их или не отправил на чердак как ненужный хлам.

Древние знамена тоже висели по обе стороны; большой каминной полки. , Это были трофеи, выигранные Рокбурнами в битвах, и они придали девушке храбрости.

Дворецкий провел ее через холл и открыл дверь маленькой гостиной.

Эту комнату очень любила леди Рокбурн, потому что окна ее выходили на розарий.

Здесь все было такое знакомое и родное, что дымка воспоминаний на, миг заслонила происходящее.

Мариста прошла к дивану и села, не видя его, но зная, что он должен там быть.

Лишь когда дверь за дворецким закрылась, девушка стала разглядывать комнату.

Как сильно она изменилась!

Новые занавески, новый ковер.

Старая мебель сменилась новой, французской, по всей видимости, дорогой.

На стенах — новые полотна кисти Фрагонара и Буше, но портрет матери, написанный сэром Джошуа Рейнолдсом, по-прежнему на почетном месте над каминной полкой.

Сходство с оригиналом было столь поразительным, что Мариста невольно произнесла:

— Помогите мне, маменька… Если он откажет мне в просьбе, нам некуда будет идти, и я даже.., боюсь думать о худшем.

Эти слова прозвучали как молитва, и девушка почувствовала благоговейный трепет.

Возможно, у нее просто разыгралось воображение, но в это мгновение она могла бы поклясться, что мать улыбнулась ей и взгляд ее серых глаз дает утешение.

Всецело поглощенная картиной, Мариста не слышала, как открылась дверь, и, лишь почувствовав чье-то присутствие, обернулась.

Она оцепенела от неожиданности, потому что граф был точь-в-точь таким, каким она его себе представляла, и даже более того.

Высокий, широкоплечий, он производил сильное впечатление.

Однако причиной тому была не только импозантная внешность.

Во всем его облике чувствовалась такая властность, что Мариста сразу поняла, почему отец видел в нем вызов своей гордости.

Этот удачливый, непомерно уверенный в себе человек смотрел таким взглядом, словно все вокруг были ничтожны, а он спустился на землю с горних высей.

Мариста пребывала в чрезвычайном ошеломлении, и лишь когда граф сухим и насмешливым тоном осведомился:

— Вы хотели меня видеть? — она торопливо поднялась и сделала реверанс.

— Я благодарю.., вашу светлость за то, что вы меня приняли, — вымолвила она тихо и неуверенно, почти шепотом.

— Полагаю, вы дочь или еще какая-нибудь родственница сэра Ричарда Рокбурна, — сказал граф.

— Я его старшая дочь, милорд.

— И он послал вас ко мне?

Мариста непонимающе уставилась на него.

— Мой.., отец.., умер, — с трудом осознав вопрос, ответила она.

Граф приподнял бровь.

— Сожалею. Меня не поставили в известность, я не знал, что он умер.

Девушка молчала.

Вероятно, странное выражение ее глаз и внезапная бледность несколько озадачили графа.

— Что произошло? — спросил он. — Когда я видел его в последний раз, он выглядел совершенно здоровым.

Превозмогая душевную боль, Мариста произнесла упавшим голосом:

— Вскоре после того, как нам пришлось покинуть замок, мой отец ушел на море и.., не вернулся.

Во взгляде графа читалось удивление, словно он не мог поверить в услышанное.

Потом насмешливость и удивление сменились искренней заинтересованностью, и граф мягко промолвил:

— Может, вы присядете, мисс Рокбурн, и расскажете мне, почему вы здесь.

Мариста примостилась на краю дивана, опустив руки на колени.

Однако сам граф не сел; он остался стоять, прислонясь спиной к каминной полке.

Мариста вынуждена была смотреть на него снизу вверх, но, к счастью, над ним возвышался портрет матери, и она почувствовала, что картина придает ей смелости.

Девушка нисколько не удивилась, когда граф сказал:

— Вероятно, на портрете у меня за спиной изображена ваша мать?

— Да, милорд.

— Вы очень похожи на нее. Она приехала с вами?

— Нет, милорд… Она тоже.., умерла.

— Но вы по-прежнему живете поблизости?

Мариста в изумлении распахнула глаза и воскликнула:

— Разве вы не знаете?

При этом она вспомнила слова Летти: если бы поверенный графа прогнал их из дома, то вряд ли сказал бы об этом хозяину.

— Я.., я приехала, чтобы поговорить с вами, милорд, — совершенно растерявшись, произнесла она, — потому что сегодня утром за завтраком мы получили очень… неприятное письмо.., адресованное моей.., матери.

Граф молчал.

— Письмо было от вашего поверенного, — продолжала Мариста, — и он.., велел нам платить арендную плату.., за.., дом, в котором мы живем…

— Что это за дом?

— Он называется Довкот-Хаус, милорд. Я думала и не сомневаюсь, маменька тоже была в этом уверена, когда мы покинули замок.., что он принадлежит нам, и мы не должны.., платить за него.

— Полагаю, мой стряпчий счел бы это предположение слишком оптимистичным, — сухо сказал граф.

Мариста почувствовала, что ее страх вновь сменяется ненавистью, пылавшей в ее сердце с тех пор, как умер отец.

Она неожиданно осознала, сколь незначительны были они в глазах человека, который имел все, что только мог пожелать, и, даже сам факт, что он пренебрегал замком более двух лет, воспринимался как оскорбление, и это оскорбление казалось еще сильнее оттого, что, за два года не вспомнив о существовании семьи бывшего владельца, граф все же требовал от нее арендной платы.