Барбара Картленд - Тайная гавань

Проговорив эти слова, она вдруг сообразила, что, судя по выговору, перед ней вовсе не англичанин. Грэйния даже задохнулась от волнения.

— Вы француз! — воскликнула она.

— Да, мадемуазель, я француз, — признал незнакомец. — Я готов принести извинения в том, что занял комнату вашей матушки, но дом был пуст.

— Я знаю, — возразила Грэйния. — Но вы… не имеете права! Это вторжение с вашей стороны. И я не понимаю…

Но тут она умолкла и набрала побольше воздуха в грудь, прежде чем решилась сказать:

— Мне думается, я уже слышала о вас. Мужчина сделал легкое движение рукой.

— Вынужден признаться, что пользуюсь скорее дурной, нежели доброй славой, — произнес он. — Бофор — к вашим услугам!

— Пират!

— Вот именно, мадемуазель! И глубоко сокрушенный пират, если его присутствие причиняет вам беспокойство.

— Разумеется, причиняет! — отрезала Грэйния. — Как я уже говорила, вы не имели права на вторжение только потому, что нас не было дома.

— Мне было известно, что дом пустует, и позволю себе добавить, что никто не ожидал вашего приезда сюда после возвращения на Гренаду.

Последовало молчание. Потом Грэйния произнесла задумчиво:

— Из ваших слов следует, что вы… знали о моем возвращении на остров.

Пират улыбнулся и показался при этом не только помолодевшим, но чуть ли не по-мальчишески озорным.

— Я склонен думать, что любой человек на острове об этом осведомлен. Слухи разносят и ветер, и песни птичек.

— Так вы знали, что мой отец уехал в Англию? Пират кивнул.

— Я знал об этом, а также и о том, что вы его вызвали, потому что ваша матушка заболела. Надеюсь, ей теперь лучше?

— Она… умерла.

— Примите мои глубочайшие соболезнования, мадемуазель.

Слова прозвучали искренне и отнюдь не навязчиво.

Внезапно Грэйния отдала себе отчет, что разговаривает она с пиратом, а он лежит в постели ее матери и, судя по обнаженным плечам, лежит попросту голый.

Она полуобернулась к двери, но тут пират сказал:

— Если вы позволите мне одеться, мадемуазель, я спущусь вниз и объясню вам свое присутствие, а также принесу свои извинения, прежде, чем покину ваш дом.

— Благодарю вас, — ответила Грэйния, вышла из комнаты и закрыла дверь.

Остановившись на площадке, она подумала, что теперь-то уж определенно спит и видит сон — наяву такое невозможно.

Как могло произойти, что она вернулась домой и обнаружила здесь пирата, да к тому же еще француза?

Она должна была перепугаться не только потому, что незнакомец оказался пиратом, но и потому, что он француз.

Но по каким-то совершенно необъяснимым причинам он ее не напугал.

Получалось так, что, попроси она его уйти, он сделал бы это немедленно, но, только убедившись, что она принимает его извинения за вторжение в дом во время ее отсутствия.

«Это же все совершенно немыслимо!» — твердила она себе, но не сердилась.

Она пошла к себе в комнату и нашла ее именно в таком состоянии, какого и следовало ожидать после рассказа Эйба.

Открыв ставни, она увидела толстый слой пыли на полу, на туалетном столике и на простыне, которой была закрыта постель.

Две маленькие ящерицы шмыгнули за занавеску, когда она вошла, и запах сырой плесени перекрьшал все прочие запахи, пока она не открыла окно.

Отворив гардероб, Грэйния убедилась, что не может переодеться ни в одно из своих прежних платьев, висевших там: за три года она сильно выросла, и, хотя оставалась по-прежнему тоненькой, фигура у нее была уже не детская и обнаруживала первые женственные округлости.

Грэйния решила остаться в чем есть и попыталась разозлиться на пирата за его причиняющее неудобства присутствие, но на деле она испытывала лишь любопытство.

В спальне ей больше нечего было делать, и она спустилась вниз.

Из холла она услышала голоса на кухне и сочла необходимым предупредить Эйба, что в доме находится пират.

Направляясь туда, она разобрала, как незнакомый мужской голос произнес на не вполне правильном английском языке:

— Мы вас не ждать. Пойду будить господина.

— Верная мысль, — отозвался Эйб. — Пока моя леди его не увидала.

Грэйния вошла в кухню.

Рядом с Эйбом стоял человек, который, как она решила, выглядел совершеннейшим французом.

Он был малорослый, черноволосый, и Грэйния подумала, что, где бы в мире она его ни встретила, сразу бы догадалась о его французском происхождении.

Он явно удивился ее появлению и, как ей показалось, даже немного испугался.

— Я уже разговаривала с вашим хозяином, — сказала Грэйния. — Он одевается и скоро спустится вниз, чтобы принести свои извинения перед уходом.

Маленький француз, видимо, успокоившись, направился к кухонному столу, на котором Грэйния заметила объемистую жестянку, а возле нее поднос с кофейником.

Она предположила, что слуга-француз готовит завтрак для хозяина, и с легкой улыбкой проговорила:

— Гостеприимство обязывает предложить вашему хозяину выпить кофе, прежде чем он покинет наш дом. Где он обычно пьет кофе?

— На веранде, мамзель.

— Прекрасно. Отнесите кофе туда. Эйб, я тоже не против выпить чашечку.

Она заметила, что оба, и француз и Эйб, уставились на нее в изумлении, снова улыбнулась и пошла к парадной двери.

Как и можно было ожидать, дверь была не заперта, значит, именно через нее француз проник в дом.

Грэйния направилась на веранду и по пути заметила, что над верхушками пальм издали видны концы двух мачт.

Деревья были высокие, и если бы Грэйния не искала взглядом эти мачты, она бы их, пожалуй, не заметила; в гавани, давшей название дому, было идеальное место для пиратского корабля, странно, что она не подумала об этом раньше.

Бухта получила очень точное имя от прежнего владельца участка. Вход в нее находился в стороне, гавань была окаймлена длинной полосой земли, поросшей соснами. Человек, не знающий о ее существовании, мог десять раз проплыть мимо и не заметить, что в бухте стоит на якоре корабль.

Грэйнии захотелось увидеть корабль Бофора, но она тут же упрекнула себя в излишнем любопытстве.

Ей бы следовало чувствовать себя возмущенной, разгневанной и даже потрясенной тем, что пират воспользовался ее домом как убежищем, однако, как ни странно, она по-прежнему не испытывала ничего похожего на эти чувства.

Когда пират несколькими минутами позже присоединился к ней на веранде, ей подумалось, что он выглядел бы уместнее в лондонской гостиной или бальном зале.

Он был чересчур элегантен и чрезмерно изыскан для веранды, сплошь опутанной разросшимися лианами, да и окна, выходящие на веранду, заросли грязью.

Возле плетеного стола туземной работы стояли два стула; прежде чем француз заговорил, слуги, Эйб и человек Бофора, внесли белую скатерть, накрыли ею стол и водрузили на него серебряный поднос с двумя чашками на блюдцах.