Анна-Мария Зелинко - Дезире

— Вечерний туалет или платье, которое вы будете носить днем?

— Вечерний туалет, который я хочу надеть днем. Вы, может быть, читали в газетах, что 21 августа моя коронация? Не найдется ли у вас подходящего материала для моего платья к коронации?

— Конечно, — сказал Персон, кивая. — Белая парча тех времен. — Он открыл дверь. — Франсуа! — и, повернувшись ко мне: — Я позволил себе назвать моего сына Франсуа в память о вашем отце. Франсуа, принеси мне марсельскую белую парчу, ты знаешь!

Потом я держала на коленях тяжелый кусок парчи. Оскар повесил на стену листок в рамке и рассматривал шелк:

— Чудесно, мама, это то, что нужно!

Я гладила тяжелый шелк и чувствовала под пальцами золотые нити.

— Не слишком ли тяжел материал, мама?

— Ужасно тяжел, Оскар. Когда-то я сама несла этот сверток к дилижансу, потому что у м-сье Персона было так много багажа, что мне пришлось помочь.

— Ваш батюшка, Ваше величество, говорил, что из этой парчи можно шить платье только королеве, — сказал Персон.

— Почему вы никогда не предлагали его в королевский дворец? — спросила я. — Вы доставили бы большое удовольствие покойной королеве.

— Я хранил эту парчу как память о вашем отце и доме Клари, Ваше величество. Кроме того… — Его лошадиное лицо приняло гордое выражение. — Кроме того, я не поставщик двора, а эта парча не продается…

— Даже сегодня? — спросил Оскар.

— Даже сегодня, Ваше высочество.

Я не могла пошевелиться, пока Персон говорил сыну:

— Франсуа, упакуй парчу из дома Клари. — И низко поклонившись, мне: — Могу ли я позволить себе просить Ваше величество принять от меня этот подарок?

Я только наклонила голову. Я не могла выговорить ни слова.

— Я сейчас же пошлю этот материал во дворец, Ваше величество, — сказал Персон, когда я встала. Потом он проследил за моим взглядом, снял со стены рамку, завернул ее в газету и передал мне.

— Я прошу Ваше величество взять и это также. В самые тяжелые годы я бережно, как святыню, хранил этот листок. Он был мне дорог всю мою жизнь. — Он иронически улыбнулся, показав свои длинные зубы. — Я завернул рамку для того, чтобы Ваше величество не имели неприятностей в дороге, так как я имел очень много неприятностей из-за этого листка.

Под руку, как влюбленные, Оскар и я вернулись пешком во дворец. Мы шли молча. Я искала подходящие слова, но не находила их.

Может быть, Оскар думал, что зря потерял время из-за моего каприза?.. Но…

Стража взяла «под караул», когда мы подошли. Я сказала Оскару:

— Пройдемся еще немного, мне нужно поговорить с тобой.

Я чувствовала, что он нетерпелив, но остановилась на мосту.

Мелар бурлил под нами. Мое сердце сжалось. В этот час огоньки Парижа танцуют в водах тихо шепчущей Сены…

— Знаешь ли, я тайно надеялась, что Персон вернет мне этот листок, который когда-то принес в дом мой папа. Поэтому я взяла тебя с собой, Оскар.

— Не хочешь ли ты поговорить со мной о содержании этой Декларации? Я слушаю, мама!

— Да, как раз об этом я и хочу поговорить с тобой.

Но он спешил и был задет за живое.

— Мама, Декларация Прав человека не откровение для меня.

— Мы должны понять, что эти слова выучивались наизусть даже простыми людьми. А ты должен…

— Я должен биться за них, не правда ли? Я должен это обещать?

— Биться за них не нужно. Они давно приняты народом в сердце. Тебе нужно лишь защищать их.

Оскар молчал. Он очень долго молчал, потом снял газету, в которой был завернул листок в рамке, и эта газета полетела в реку. Он крепко держал в руках рамку с текстом.

Уже подходя к подъезду дворца, он засмеялся.

— Мама, влюбленное чириканье твоего старого обожателя прелестно. Если бы папа знал!..

— Умоляю тебя, Дезире, не опаздывай на свою коронацию!

Эта фраза сопровождала все мои действия в этот знаменательный день. Жан-Батист все время повторял ее, пока я лихорадочно рылась в своих ящиках и шкафах. Мари помогала мне, а также Марселина и Иветт.

Между делом я любовалась Жаном-Батистом, который был уже одет и на голове которого уже красовалась его корона. Я до сих пор видела только на гравюрах эту массивную золотую цепь, которая висела на его груди, а также и высокие сапоги, очень смешные, с меховой опушкой. Свою мантию он решил надеть позже, когда и я буду одета.

— Дезире, ты все еще не готова?

— Жан-Батист, я никак не могу его найти! Никак не могу!

— Но что ты ищешь?

— Список моих грехов, Жан-Батист. Мои грехи! Я сделала список моих грехов, а сегодня эта бумажка куда-то пропала.

— Великий Боже! Неужели ты не знаешь их на память!?

— Нет. Их так много! Я помню только самые маленькие. Поэтому я записала все мои грехи, чтобы ничего не забыть. Иветт, посмотри-ка еще раз в моем белье.

Дело в том, что перед коронацией я и «Сверкающая звезда» должны были исповедаться в своих грехах. Мы с ней единственные католички в семье Бернадоттов, которые сейчас, как все шведы, лютеране. Таким образом, католическая церковь несет ответственность за наши души. И мой духовник решил, что перед коронацией мне необходимо исповедаться ему в грехах в нашей часовне. Оскар устроил католическую часовню в одном из крыльев королевского дворца для своей «Сверкающей звезды», внучки той Жозефины, которая была не слишком набожна…

Я должна получить отпущение грехов перед коронацией, после чего в коляске проследую в собор; все было готово. На кровати лежало мое платье из белой парчи, затканной золотыми нитями, из той парчи, которую когда-то держал в своем магазине мой папа. Рядом мантия королевы Швеции. Ее пришлось укоротить, так как она была мне длинна. И маленькая корона, реставрированная и блестящая, как новая.

Я не посмела ее померить…

— Мама, пора! — вошла Жозефина.

— Я не могу найти бумажку, где записаны мои грехи, — сказала я, вздыхая. — Не можешь ли ты дать мне свой список?

«Сверкающая звезда» возмутилась.

— Но, мама, вы же знаете, что я не записывала своих грехов. Я помню их все наизусть!

— Грехов нет под вашим бельем, Ваше величество, — сообщила Иветт.

Мы пошли в маленькую гостиную. Там ждал Оскар в парадной форме.

— Я не предполагал, что коронация твоей матери будет встречена с таким энтузиазмом. Оказывается, сегодняшний день празднуется во всех, даже глухих деревушках. Посмотри в окно, Оскар, все черно от народа, — сказал Жан-Батист.

Оба спрятались за занавесями и смотрели на улицу так, чтобы их не было видно толпе, собравшейся перед дворцом.

— Маму любит народ, — ответил Оскар. — Ты же знаешь, как она много делает для людей.

Жан-Батист посмотрел на меня с улыбкой.

— Правда? — И тут же заторопил меня. — Ну, поспешите же! Ты и Жозефина. Нашла ты свои грехи, Дезире?