Лесли Лафой - Бесстрашная леди

— Глинис…

— А картина, на которой ты видел свою смерть, была такой же неопределенной?

— Господи Боже мой! — воскликнул он, пытаясь привлечь ее к себе. — У тебя настойчивость, как у бультерьера. Может быть, лучше…

Глинис не дала ему договорить, обхватила за плечи и внимательно посмотрела ему в глаза.

— Скажи мне, Каррик, было видение твоей собственной смерти таким же неопределенным?

Нет! — Он решил покончить с этим раз и навсегда. — Я расскажу тебе все. Я видел толпу, собравшуюся под полуденным солнцем возле эшафота, видел топтавшихся на месте лошадей и надгробный камень у поломанной повозки, на котором были выгравированы мое имя и дата смерти. Я видел, меня вели сквозь толпу со связанными за спиной руками, как я поднялся по ступенькам и стал на дверцу люка. Слышал, как священник читал молитву за упокой моей души. Видел, как мне набросили на шею петлю, как плакала моя мать и ругался отец. Дверца люка открылась, и я провалился в пустоту.

Глинис прижала ладони к глазам, стараясь избавиться от страшного видения.

— Прости, милая, — прошептал он, гладя ее плечи.

— Поедем со мной, — взмолилась она, — я научу тебя всему, что тебе понадобится в новом мире, ты не будешь чувствовать себя ущербным, я обещаю.

Она верила в то, что говорила. Хотела полюбить его. Но он не мог этого допустить. Не хотел причинить ей боль.

Она сидела в расстегнутой рубашке, роскошные волосы рассыпались по плечам. Так хотелось овладеть ею, не думая о последствиях. Но он никогда этого не сделает. Не разобьет ей сердце.

— Грешник, который сидит во мне, хочет убедить тебя, что нам удастся обмануть судьбу. Но я не позволю ему это сделать и буду с тобой честен. — Боль, которую он увидел в ее глазах, потрясла его до глубины души. — Боже, как я порой ненавижу это свое благородство.

— Каррик…

— Милая Глинис. Ты всегда так неистово борешься за исполнение своей мечты?

— И в девяти случаях из десяти добиваюсь желаемого.

— Это как раз один из них. Примирись с этим, научись получать удовольствие в отпущенное нам время. Не откажи обреченному на смерть в его последней радости на земле.

— Это нечестно, Каррик.

— Но вполне эффективно, — ответил он, радуясь что боль исчезла из ее глаз. — Просто не верится, что ты до сих пор оказываешь сопротивление. Я ведь говорил тебе, что видел будущее и что мы там любовники?

— Ты наглец. У тебя совсем нет совести?

— Будь это так, я целовал бы тебя до умопомрачения, пока ты не забыла бы обо всем на свете.

— Но ты не собираешься этого делать?

— Глинис, дорогая, больше всего я хочу отнести тебя на эту кровать и пробыть там не меньше недели.

— Зачем тогда это благородство и готовность к самопожертвованию?

— Затем! — резко бросил он.

— Это не ответ.

«Ладно, Глинис, если ты настаиваешь, я тебе отвечу», — подумал Каррик.

— Я знал, что умру молодым и что родители тяжело перенесут мою утрату. Но вряд ли я смогу с достоинством предстать перед палачами, если увижу твои страдания.

Он отпустил ее плечи и застегнул рубашку.

— Л ишь когда ты смиришься с тем, что у нас нет будущего, и удовольствуешься отпущенным нам временем, мы сможем быть вместе.

— И ты думаешь, это произойдет?

— Да, я слишком хорошо тебя знаю.

— Когда именно?

— Надеюсь, что скоро. Мне кажется, я долго не выдержу.

— А если я скажу тебе, что все поняла, и не буду больше сопротивляться?

— У тебя самые замечательные на свете глаза, Глинис. Невероятно выразительные. И знаешь, что я в данный момент в них вижу?

Она отвела взгляд. Он взял в ладони ее лицо и повернул к себе.

— Я вижу, что, притворившись покорной, ты надеешься заставить меня полюбить тебя так, что я вынужден буду принять трусливый выход из опасной ситуации.

Глинис отпрянула от него, глаза ее сверкали.

— А ты никогда не думал, что именно то, что ты примирился со смертью, и является трусостью? Умереть нетрудно, Каррик, это может каждый. Гораздо труднее выжить, начав новую жизнь, для этого нужно мужество.

Неужели она никогда не поймет его?

— Я не буду спорить с тобой по этому поводу, Глинис, — сказал Каррик. — Уже поздно, у нас был тяжелый день. Иди ложись на кровать, а я посплю тут, у огня.

Она резко вскочила на ноги и, уходя, сквозь зубы возмущенно проскрежетала:

— Будь ты проклят, Каррик де Марсо.

Взглянув на догорающие угли, он тихо произнес:

— Я дважды проклят Богом: первый раз, когда появился на свет, и второй, когда ты вторглась в мою жизнь.

Глинис хотелось проснуться. Она устала чувствовать, устала бороться с водоворотом эмоций. Но сон продолжал разворачиваться.

Каррик стоял на солнечной поляне, трава вокруг его ног колыхалась на ветру. Он хохотал, его руки были распахнуты, озорные глаза полны обещаний. В следующий момент она уже была в его объятиях, смеялась, распахивала его рубашку, покрывала его поцелуями. Потом смех прекратился, его глаза потемнели от желания, и она почувствовала, как их сердца бьются рядом. Он прижимал ее спиной к прохладной траве, но ее согревал жар его тела. Они обладали друг другом — и так и должно было быть. Она к этому стремилась, сила его желания передавалась ей. Казалось, они никогда не расстанутся.

Неожиданно он исчез. И Глинис ощутила холод. Ее сердце бешено забилось, она вскочила и в панике стала звать Каррика. Какой-то звук раздался сбоку, она повернулась всем телом и замерла. Перед ней, упираясь в серое небо, стоял свежесколоченный эшафот. На нем болталось безжизненное тело Каррика со связанными за спиной руками.

Глинис проснулась. Она лежала посредине кровати, сжимая одеяло побелевшими пальцами. Ей потребовалось время, чтобы избавиться от страшного видения и прийти в себя. Она соскочила с постели и едва не упала, так дрожали ноги. Пришлось даже ухватиться за спинку стула. Это был сон, ночной кошмар, Каррик жив и здоров, уговаривала она себя.

Но его не было рядом. Глинис посмотрела вокруг, заметила в ногах кровати свернутое одеяло, на котором он спал ночью. Его непросохшая одежда исчезла с вешалки, которую они соорудили в углу вечером. На столе стоял чайник. Он уже остыл. Очаг погас. Глинис вышла наружу. Яркое солнце, безоблачное голубое небо. Тут и там паслась скотина, лениво жуя ярко-зеленую траву. Каррика нигде не было видно, и Глинис стало не по себе. Она повернула за угол, туда, где накануне они с Карри-ком привязали лошадей. Берт стоял привязанный и щипал траву.

Молана рядом не было. Глинис заглянула в сарай, но и там не увидела его. Ей хотелось плакать, кричать. Она вернулась в дом, налила чашку холодного чая. Господи, никогда еще она не была в таком отчаянии.

Глинис залпом выпила чашку. Жаль, что нет виски. Она отдала бы все, чтобы забыться. Ей было страшно за Каррика. Он прав, они должны стать любовниками. Ведь она любит его. Глинис закрыла руками лицо и разрыдалась. Совершенно измученная, она не заметила, как заснула.