Пэррис Бондс - Хранительница Грез

Дочь впервые в жизни не повиновалась Дэну и оставила отцовские слова без внимания.

— Ты хочешь умереть из-за этого бастарда Трэмейна? Он значит для тебя больше, чем семья?

— Семья, семья! Это все из-за этих чертовых семей так получилось! Будьте вы прокляты! Я ненавижу нашу семью, я ненавижу вас вместе с вашей враждой!

Дэн оттолкнул дочь от себя. Лицо его стало жестким и неумолимым.

— Тогда уходи и не возвращайся больше!

Согласно легендам, единственный туземный народ, населявший Трансвааль, был частью народа великого королевства Ашанти. Ведомые своей королевой, они пришли на берега Крокодиловой реки — Лимпопо.

Когда королева спросила у своих жрецов, как ей перейти реку вброд, те ответили, что все устроится само собой, если королева принесет жертву. Тогда она принесла в жертву собственного сына и вскричала: «Баоли! Дитя мертво!» Ее потомки перешли реку и расселились по саванне бассейна Лимпопо.

Сегодня потомки легендарных баоли — чернокожие банту — работали вдоль берегов Лимпопо на британские и австралийские колониальные войска. Огромные круглые плетеные корзины с грязным бельем стояли на мелководье. Серо-зеленое неторопливое течение реки омывало корзины, смывая грязь и пот с одежды — весьма изобретательная система местных женщин.

Затем полуголые чернокожие женщины банту били каждую часть одежды о камни неторопливыми плавными движениями, напоминавшими танец духа Дипри, который с иронией заклинал гармонию в племени.

Англичанам, судя по всему, только и оставалось, что танцевать Дипри. Вчерашняя битва была гибельна и для голландцев, и для англичан с союзниками. Среди британских и австралийских солдат раненые и убитые исчислялись тысячами. Австралийские солдаты, из-за золотой лихорадки 1851 года прозванные диггерами (диггер — англ, землекоп.), заслужили репутацию отчаянных вояк и стойко удерживали свои позиции.

Недалеко от реки Лимпопо между «чертовыми деревьями», прозванными так из-за своих колючек, были разбиты белые куполообразные палатки. Люди в военной форме отдыхали в гамаках, на деревянных ящиках из-под снарядов, просто на охапках веток, прислонившись к вагонным колесам, к стволам деревьев или к любой опоре, которую смогли отыскать. Ни ветерка, ни самого слабого дуновения не было в этот полдень. Белый флаг на флагштоке над палаткой Восемнадцатого Полевого госпиталя висел безжизненно.

После вчерашнего сражения с трансваальскими бурами Шевонна вместе с другой сестрой милосердия работала не покладая рук. Врач, шотландский джентльмен старой закалки и друг небезызвестного доктора Артура Конан-Дойла, порой навещавшего его, занимался разодранной икрой молоденького британского солдата. Нога была в опасности, но стараниями доктора, молитвами и с Божьей помощью мальчик снова будет воевать.

Недалеко от входа в палатку лежал британский пехотинец, раненный разрывом бурского снаряда. Мухи стаями роились над пропитанными кровью бинтами, беспорядочно наложенными на тело. Среди раненых вспыхнула эпидемия тифа и почти всегда со смертельным исходом. Жертвы болезни, переносимой мухами, едва не превышали количество самих разносчиков.

Шевонна с сестрой милосердия трудились над юным австралийцем, у которого было ранение в область живота и который лежал при смерти. Раненый в беспамятстве стонал. Шевонна про себя отметила, что ему было не больше девятнадцати.

Его выступающие скулы, совершенно белые, как простыни, чем-то напоминали ей Брендона. И в то же время образ Брендона гас в ее воображении.

В палатке не было почти никакой вентиляции, вонь стояла ужасная. Пот струился по лицам Шевонны и Мод, язвительной старой женщины, поставившей на ноги огромное количество солдат. «Парень умрет, черт возьми. В таких серьезных случаях лучше не звать доктора, а поступать как делают банту, съевшие на таких вещах не одну собаку».

Она прижала толстый тампон к зияющей ране, чтобы остановить кровотечение. Машинально Шевонна стала накладывать бандаж, но казалось все, что она делала, было впустую. — Ну, и какую бы припарку ты поставила сюда без доктора?

Старая женщина улыбнулась. Она где-то потеряла передний зуб в нижней челюсти. Возможно, даже больше, если бы Шевонна осмелилась внимательно присмотреться к этому зияющему рту.

— Один из колдунов банту научил меня смешивать компресс, накладываемый на рану. Каолин травы и сырые яйца убивают заразу и не дают ей распространиться дальше.

— Сырые яйца? — Шевонна подавилась, затем сглотнула. Странно, она без содрогания могла смотреть на самые страшные раны на человеческом теле. Глаз, вывалившийся из глазницы и повисший на сосуде. Вспоротый живот с перламутрово блестевшим кишечником и одуряюще тошнотворным запахом крови, полупереваренной пищи и кала. Или оторванная у плеча рука, висящая на лоскуте кожи. Но мысль о сырых яйцах подводила живот и заставляла сдерживать подступающую тошноту.

И нельзя сказать, чтобы кухня Третьего Гренадерского полка или Второго полка Дублинских стрелков была слишком изысканной. Шевонна всегда подозревала, что в меню присутствует конина наряду с каменной твердости хлебом.

Воображение перенесло ее к Рождественским домашним обедам: баранина, свинина, утка, сливовый и смородиновый пудинг, вина, ликеры. А мать привнесла свои, американские традиции в устройство Рождественского стола: жареная индейка, окорок домашнего копчения, консервы. Даже Рождественское дерево Луиза украшала на американский манер.

Шевонна, улыбаясь, вспоминала, с каким увлечением мать изображала злого дракона: изюм, брошенный в горящий бренди и таявший на языке. Отец однажды чуть не спалил себе усы, неосторожно поднеся горящий голубым пламенем напиток. Все засмеялись.

Но тут улыбка Шевонны пропала при воспоминании о последних словах отца.

— Мы уже закончили? Не мешало бы глотнуть свежего воздуха. Мод хихикнула.

— Ах, какие мы нежные! Ты очень помогла мне. Иди себе, я сама вымою его от крови, без помощи здоровой цветущей девушки. Как я еще смогу себя обрадовать, если мое старое тело давно уже про все забыло?

Юмор, порою иногда несколько пошловатый, помогал выносить все тяготы войны, которую Шевонна резко осуждала из-за беспорядочных убийств. — Если рана не убьет солдата, то это сделаешь ты, Мод, своими сексуальными манипуляциями.

Снова довольная улыбка, а затем раскатистый хохот:

— Ага, зато парень умрет счастливым!

Шевонна вышла из палатки. Солнце клонилось к закату. Стояло лучшее время дня. На высоте пяти тысяч футов над уровнем моря вечера были прохладны, бриз спускался с гор и шелестел листвой в вельде (Вельд — лес, африканс.).

Она встала, подставив лицо ветру и чувствуя, как мягкие прикосновения бриза шевелят ее влажные от пота волосы. Под мышками на блузке из плотного ситца темнели пятна пота.