Ли Бристол - Нежный ангел

Но может быть, больше всего ее потрясло, испугало, рассердило и смутило то, насколько важным это оказалось для нее. Разве она с самого начала не знала, что такой мужчина, как Адам, никогда не станет постоянной частью ее жизни?

Она взяла у него то, что он захотел ей дать, — одну ночь любви, одну ночь ощущения того, что она в его объятиях по праву, одну ночь истинного восторга, парившего на краю целого мира возможностей. Она предложила ему стать его женщиной так долго, сколько он этого захочет… А потом он предложил ей выйти за него замуж. Он с самого начала знал, что она собой представляет, и все равно предложил ей выйти за него замуж. Вот это было обиднее всего. Вот почему она так злилась: на него — за притворство, на себя — за то, что ему поверила.

И вот настал момент, когда он вложил деньги ей в руку и посмотрел на нее жестким, отстраненным взглядом, и она поняла, что все кончено. Еще одна мечта, растворившаяся в тумане. Она должна была быть к этому готова. Ей с самого начала нужно было понять, что прекрасное никогда не бывает настоящим, что подобное не случается с такими, как она.

Но никогда еще она не испытывала такой боли, как в то мгновение, когда она сама своим упрямством разрушила свою самую большую мечту. Еще никогда она не чувствовала себя такой опустошенной и разбитой.

А может, надо было сесть в этот поезд? Что ее ждет здесь?

Даже крест… Она могла забрать его у Адама только силой, а на это она не пойдет. Адам, конечно же, догадывается, что она не сделает этого, не сможет сделать. Может быть, в какой-то маленькой частичке ее души до сих пор еще теплилась надежда, что Адам передумает. Может быть, она почти внушила себе, что когда-нибудь, очень скоро, через два-три дня, она сможет выкрасть крест у Адама. Но она в этом сомневалась. И каким-то странным образом крест перестал значить для нее так много, как раньше.

Ну почему же все-таки она не села в поезд?

Адам ехал впереди нее, осторожно направляя лошадь вверх по пологому склону, по которому они выезжали из предгорья. Энджел посмотрела на его широкую сильную спину и узнала ответ на свой вопрос. В этом ответе не было ни капли здравого смысла, ей было больно признать этот ответ, но она поняла, почему она до сих пор была с ним.

У ручья, под сучковатым дубом, они расположились на привал. Солнце палило нещадно. Адам открыл ножом банку бобов и подвесил над костром котелок со свиной грудинкой.

— Так у тебя все сгорит, — заметила Энджел. Она обернула ручку котелка полой своей куртки, которая была ей велика, и подвинула его к краю костра, туша крошечные язычки пламени, которые уже начинали загораться на свином жире.

Адам взглянул на нее:

— Я хотел сварить кофе. Я не могу держать котелок над огнем и одновременно идти за водой.

— Кофе буду варить я. Я не знаю ни одного мужчины, который мог бы сварить хороший кофе. Подержи.

Он сел возле нее на корточки, а она передала ему котелок.

— Осторожно — горячо!

Когда они разматывали ее куртку с ручки котелка, что было довольно трудно, их пальцы соприкоснулись. Это длилось только одно мгновение, но когда его грубые мужские пальцы встретились с ее пальцами, это мгновение показалось ей вечностью. Она не была готова ощутить острое жало воспоминаний и тоску, которой отозвалось в ней случайное прикосновение… Воспоминания о тех минутах, которые больше ей не принадлежат, и тоска по тому, чего у нее больше никогда не будет. Она резко отдернула руку, и котелок чуть не упал в огонь. Адам быстро поймал горячий котелок и обжег руку о его раскаленную ручку.

Энджел поднялась на ноги и почувствовала, что охрипла от слов, которые не осмеливалась произнести. Ее щеки ярко вспыхнули, и огонь их костра не был в этом виноват.

Она схватила кофейник и побежала к ручью.

Адам целиком сосредоточился на мерцающем пламени костра, твердо решив не смотреть ей вслед. Но невольно все в нем напряглось: он прислушивался к ее удаляющимся шагам, а при ее приближении его шею стало покалывать, и ее тень снова склонилась над ним.

Бесформенные мужские штаны и больших размеров куртка скрывали ее фигуру, но ее запах казался таким теплым и женственным в свежем ночном воздухе, что его пронзила дрожь. Ее запах дразнил его разум. Когда, стоя рядом с ним, она наклонилась, чтобы поставить кофейник на огонь, он видел, как ткань ее брюк натянулась вокруг одного бедра, подчеркивая его стройную, женственную форму, и ему пришлось торопливо отвести глаза.

— Сейчас я его сниму.

Когда она потянулась за котелком, ее голос звучал приглушенно, но, возможно, ему так показалось оттого, что у него шумело в ушах. Он поднялся на ноги и отошел от костра. Он начинал понимать, что, приняв решение взять ее с собой, совершил большую ошибку.

Они ужинали, сидя напротив друг друга около костра.

Напряженную тишину подчеркивали дико скачущие тени, которые отбрасывали языки пламени, и движение диких зверей, рыскающих в кустах в поисках пищи. С заходом солнца на землю опустился холод, и Энджел продрогла под большой курткой и подвинулась ближе к огню. Она не знала, отчего ей стало холодно — нес ли холод ночной воздух или леденящее душу молчание Адама.

Наконец он произнес:

— Хороший кофе. — Это было так неожиданно, что она даже подпрыгнула— Хочешь еще?

Он поднял кофейник, и она протянула свою чашку. От зловещего воя, внезапно раздавшегося откуда-то сверху, с гор, рука Энджел дернулась, и горячий кофе выплеснулся ей на запястье. Она вскрикнула и уронила чашку на землю, Адам тут же подбежал к ней.

— Ты обожглась?

Она испуганно оглянулась, дуя на обожженную руку:

— Что это было?

— Всего лишь рысь или, может быть, кугуар. Они не подходят близко к огню. Дай я взгляну на твою руку.

Он задрал рукав ее куртки и при свете костра стал осматривать покрасневшую кожу на запястье. Ожог был несильным, но доставлял ей неудобство, как тысячи ползающих муравьев, и, чтобы не поддаться детской привычке и не поднести ошпаренное место ко рту, Энджел пришлось крепко сжать губы.

— Надо бы смочить ожог холодной водой, — покачал головой Адам, — а то появится волдырь.

Он продолжал держать ее руку, склоняясь над ней так, . что ее обволакивала не только его тень, но и тепло его тела.

И когда она взглянула на него, его лицо оказалось так близко, что почти касалось ее лица. При свете костра оно как будто мерцало, а глаза тонули в нежной дымке света и тьмы, за которой скрывались тайна и неопределенность. В первый раз за все время после Сан-Франциско она опять увидела того самого Адама, которого знала раньше. И ее первым побуждением было благодарно упасть в его объятия, чтобы тепло и сила его рук растопили лед обиды и непонимания, которые пролегли между ними.