Настасья Бакст - Запретное влечение

Юлия никак не могла уснуть. Она была шокирована произошедшим, только сейчас события стали понемногу укладываться у нее в голове. Юлия никак не могла унять сильной дрожи, словно в комнате было очень холодно. Но как она ни укутывалась в покрывала, и ни пыталась согреться — все было напрасно. Девушка поняла, что холод у нее внутри.

— Нужно успокоиться, — сказала она себе, но не могла сомкнуть глаз, потому что перед ней тут же возникало лицо Касса.

Она попыталась думать о завтрашнем дне, и почему-то тут же приняла решение, что начальником ее охраны должен стать Юргент. Только он и никто другой. Воспоминание о гладиаторе, который спас ее от разъяренного центуриона, подействовало на Юлию успокаивающе. Вспомнились его ясные, очень яркие голубые глаза, светлые волосы, спадающие на плечи, бронзовая кожа, сильное тело, закаленное во многих сражениях. Юлия вспомнила его слова: «Я верю, что вы — женщина, служить которой мне предназначено судьбой».

Он говорил это так просто и искренне, что слова шли прямо от его сердца к сердцу Юлии. Она подумала, что с этим человеком будет в безопасности. Однако, чтобы не подавать ему напрасных надежд, девушка решила, что завтра же подробно расскажет Юргенту о цели своего путешествия. А именно, что собирается вступить в брак с мужчиной, которого любит больше своей жизни, иначе не отправилась бы в такое далекое и опасное путешествие ради того, чтобы только узнать, почему богам не угоден этот союз, и что нужно сделать, чтобы заслужить их милость.

Септимус… Юлия вспомнила день их первой встречи. Верховный консул Марк Порций Катон устроил пир в честь Квинта в своем дворце. На этом пиру должны были присутствовать только самые знатные патриции, самые почитаемые философы и наиболее прославленные поэты. Чтобы Юлия предстала перед Римской знатью как достойная дочь своего великого отца, Квинт приобрел для нее самую дорогую материю для изготовления одежд. Газовый, полупрозрачный шелк, нежный атлас — все это нежно-розового тона, словно лепестки полураспустившегося цветка. Квинт приобрел также золотое кружево, ожерелье из самого крупного розового жемчуга, в котором из-под пяти рядов идеально ровных, блестящих жемчужин спускались длинные тончайшие золотые нити, на конце каждой из которых была закреплена крупная каплевидная жемчужина, такого же розового тона, как и все ожерелье. К этому произведению ювелирного искусства прилагались серьги, так же изготовленные из розового жемчуга. Чьи-то искусные руки нанизали камни на золотую проволоку так, чтобы получился тончайший, прекрасный узор. Серьги были длинными и спускались до самых плеч, их нужно было одевать на ухо, а не подвешивать к мочке. Лито уложила волосы Юлии в тот день на греческий манер — завив тяжелые пряди и распустив их свободно. Дочь Квинта явилась на пир как сама юная Венера. Голоса смолкли, движения замерли, женщины были готовы взорваться от злости и ревности, а мужчины чувствовали, что у них за спиной вырастают крылья, при одном взгляде на Юлию. Она медленно подошла к главному ложу, где располагался сам консул, а рядом с ним Квинт. Поклонившись Катону, Юлия смущенно улыбнулась.

— Моя дочь, консул, — с гордостью сказал Квинт.

Катон некоторое время смотрел на нее, не в силах выразить словами восхищение, которое его охватило, а затем вдруг начал аплодировать. Его мгновенно подхватили все кто был в зале, и совершенно смущенная, но все же сияющая от счастья Юлия, непроизвольно огляделась, и вдруг глаза ее встретились с взглядом Септимуса. Он стоял в глубине зала, возле колонны, завернувшись в пурпурную тогу, на губах его играла странная, загадочная полуулыбка, полунасмешка, казалось, что ему совершенно безразличны одежды и украшения Юлии. Он смотрел на женщину.

— Твоя дочь истинно прекрасна! — воскликнул Катон. — Однако, я боюсь, что ты истратил все свое состояние на ее украшения, — тут же заметил консул.

В зале повисла неловкая тишина. Все знали, что консул готовит указ, ограничивающий патрицианскую роскошь, поскольку это раздражает плебс и грозит политическими волнениями. Кроме того, граждане Рима, вместо того, чтобы вести городское строительство, осваивать новые земли в провинциях и поощрять развитие искусства и наук, тратят свои состояния на дорогие ткани, изысканные яства и украшения. Без всего этого можно было бы обойтись, так считал консул.

— О, великий Катон! — раздался вдруг сильный и глубокий голос. Тот самый мужчина, что стоял возле колонны, вышел вперед и обратился к самому консулу. — Разве сердце твое только что не взволновалось сильнее, чем на поле битвы? Разве ты не почувствовал себя молодым, благодаря исцеляющему прикосновению божественной красоты? Клянусь самим Юпитером, что видел твое лицо в этот момент и готов поклясться, что ты испытал все то, о чем я говорю. Ты не в праве осуждать зарю, за то, что она прекрасна. Не в твоей власти запретить упоительное цветение розы. Нет силы, которая сможет удержать отца от того, чтобы гордиться такой прекрасной дочерью. Будь она твоей дочерью — разве не захотел бы ты видеть ее самой красивой и чистой женщиной Рима? Я знаю, что верховный консул Рима всегда честен, что он не боится признаться в том, что является не только мудрым правителем, но и человеком.

Катон молчал, присутствующие боялись даже вздохнуть. Говорящий позволял себе невиданную дерзость. Он выступил против закона об ограничении роскоши, выдвинутого самим верховным консулом, да еще в присутствии всех сенаторов и самых влиятельных людей Рима, а поскольку на пиру присутствуют еще философы и поэты-завтра это известие разнесется по городу как лесной пожар! Консул долго молчал, а затем вдруг улыбнулся и ответил.

— Ты прекрасно сказал, Септимус Секст. Я не могу потребовать от Квинта, чтобы он сдерживал свою родительскую любовь. Женщины же не могут отказаться от своей страсти к одеждам и украшениям. Ты прав, Секст, мой закон не будут исполнять. А не будут исполнять этот — не будут исполнять и другие. Ведь не могу же я, в самом деле, потребовать, чтобы прекрасная дочь Квинта сняла с себя все украшения и переоделась в простое одеяние. Это не доставит никому радости… Хорошо. Граждане Рима, отныне я снимаю все запреты на роскошь в мирное время, но приготовьтесь, что во время войны вам придется довольствоваться только самым необходимым. В этом я остаюсь непреклонным.

Септимус Секст поклонился консулу, а затем подошел к Юлии и, спокойно взяв ее за руку, обошел весь зал и помог девушке расположиться рядом с ее отцом. Пока он держал ее за руку, Юлия не чувствовала под собой пола. Она плыла, словно невесомая Ника, ее ноздри щекотал аромат апельсина и сандала, исходивший от ее спутника. Юлия чувствовала твердость и надежность его руки.