Сьюзен Джонсон - Леди ангел

— Ты что, в самом деле работаешь?

— Владею пароходством. Так, средней руки…

— Знаю, Шарлотта мне уже говорила, но ведь это вовсе не должно означать, что ты лично занимаешься бизнесом.

— Почему бы и нет?

— Многие мужчины поручают это другим.

— Если они достаточно умны, то ведут дела сами.

— А другие представительства у тебя есть?

— Не так уж много, — скромно потупился он. На деле совсем недавно его фирма открыла двадцать второе по счету представительство за рубежом. Первым была контора в Макао [11]. В последнее время Кит начал продвигаться на материк, ориентируясь на перспективный рынок Кантона [12].

— Ты меня удивляешь.

— Тем, что работаю?

— Скорее тем, что непохоже, чтобы ты перетруждался.

— Я провожу в море месяцы напролет не только ради удовольствия. Меня особенно интересуют восточные рынки, а они не слишком-то устойчивы, поэтому нельзя спускать с них глаз. Мне приходится подолгу бывать в Азии. Большие прибыли приносит рынок Африки. В последнее время он бурно развивается.

— Ты говоришь и по-китайски?

— На пяти диалектах. Правда, не очень хорошо, но мой управляющий на Жемчужной реке — отличный лингвист. Я всегда полагаюсь на него, когда перевод требует учета тонкостей.

— Просто поразительно. — Этот человек был совсем не похож на других, и рядом с ним Анджела сейчас особенно остро ощутила собственную ограниченность, почти никчемность. — Ты случайно не знаешь Сесиля Родса? [13]Он мой близкий друг. В прошлом году я виделась с ним во время шотландских каникул.

— Время от времени мне приходится иметь с ним дело. Мы, американцы, на собственном опыте знаем, что такое британский колониализм, а потому у меня есть большие сомнения насчет того, что колониальное господство может кого-нибудь облагодетельствовать. Но тем не менее он проложил путь в Южную Африку, сделав ее очень привлекательной для бизнеса, и в этой заслуге ему не откажешь.

— И стал при этом сказочно богат.

— Во всяком случае достаточно для того, чтобы попасть в число приятелей Берти, — добавил Кит с ироничной ухмылкой. Вопреки старомодным взглядам королевы, которая осуждала знакомства сына с людьми низкого происхождения, принц Уэльский ввел в свой узкий круг нескольких миллионеров. Их готовность в любое время раскрыть перед ним кошельки была в глазах Берти гораздо более важным качеством, чем голубизна крови.

— Как и ты.

— Как и я. С той только разницей, что я ни разу не давал ему денег и никогда не дам. У него их и так достаточно для человека, который только и знает, что есть, пить и спать.

— Ах, вот как! Значит, праздная жизнь вызывает у тебя отвращение?

— Лишь в том случае, когда к ней относятся как к серьезному занятию. Я твердо уверен в том, что на жизнь надо зарабатывать собственным трудом.

— А управлять поместьем — его труд? — хитро спросила она.

— Да, если управлять хорошо, — кратко ответил он.

— Мой дед учил меня относиться к поместью с величайшей заботой. Процветание Истона значило для него все.

— И результаты налицо.

— У меня здесь две школы и маленькая швейная фабрика для молодых женщин. К тому же скоро откроется сельскохозяйственный колледж, где будут учиться как мужчины, так и женщины. — В ее словах прозвучала нескрываемая гордость.

— Берти уже говорил мне об этом.

— Наверное, он считает меня сумасбродкой.

— Берти не понимает, какие социальные перемены происходят в его стране.

— Я свела его с моим другом Стедом, который попытался растолковать ему цели социалистической партии. Но у Берти хватило вежливости лишь на то, чтобы не зевать во время разговора.

— Могу себе представить.

— Должно быть, в душе он насмехался надо мной.

— Вероятно, более справедливым будет сказать, что Берти рассматривает женщин в первую очередь в качестве… средства развлечься.

— А ты — нет?

— Иногда, но далеко не всегда. В твоем случае — категорически нет.

— До чего же вы льстивы, господин Брэддок. — Называй меня Кит, — улыбнулся он.

— Я помню, когда ты впервые попросил меня об этом.

— В твоем будуаре в Коузе.

— Я тебя тогда так сильно хотела…

— Я заметил это.

— А сейчас я всеми фибрами души ненавижу Оливию, чёрт бы тебя побрал вместе с ней.

— Вполне разделяю твое чувство, поверь мне, дорогая.

— И все же не смог устоять перед ней.

— Просто я был зол как черт.

— Могу ли я как-нибудь ночью воспользоваться тем же предлогом?

— Можешь, но только в том случае, если роль утешителя выпадет мне.

От его глубокого голоса у нее мурашки побежали по коже. В нем была какая-то особая решительность, законченность, он обещал будущее, о котором она страшилась думать.

— Пожалуйста, поцелуй меня, — смиренно попросила она, потому что хотела отогнать от себя страх неизвестности, страх перед судьбой, которая могла оказаться к ним жестока. Потому что хотела быть с ним прямо сейчас, в эту минуту, а об остальном — тревожном и горьком — не желала думать.

— Кто-нибудь может увидеть. Оглянувшись вокруг, она склонилась и приникла своими устами к его.

— Отчаянная ты женщина, — пробормотал он, беря ее за талию. — Наверное, за это я и люблю тебя. — И, поднявшись, потянул ее следом и поставил на ноги.

— Скажи мне это еще раз. Скажи, что любишь. — В ее голосе опять вибрировало волнение юной девушки. Никогда еще она не желала так страстно мужской любви. Это бесшабашное, отчаянное чувство застало ее врасплох.

На какую-то долю секунды над берегом озера повисла такая тишина, что, казалось, можно слышать, как растет трава. И ей захотелось взять свои глупые слова назад.

— Я люблю тебя, — повторил Кит тихо и просто, без всяких многозначительных интонаций. — Я никогда и никому еще не говорил этого, — добавил он.

— И я не говорила.

— Тогда скажи мне. Так будет честно.

— Не знаю, смогу ли я.

— Ты не знаешь, любишь ли меня?

— Не знаю, смогу ли сказать это.

— Проклятый де Грей так много убил в тебе.

— Да, — прошептала она.

— Скажешь мне о своей любви попозже, — деликатно сдался Кит. — Я все равно знаю, что любишь.

Она молча кивнула, и глаза ее наполнились слезами. И при виде этих слез ему захотелось убить де Грея за все, что он сотворил с ней.

Подхватив Анджелу, Кит взял ее на руки и крепко прижал к себе.

— К черту всех твоих гостей, — сказал он вполголоса. — Сейчас ты будешь со мной.

По пути в Стоун-хаус он без устали разговаривал с ней о малютке Мэй, о том как та умна, как мила и жива — вся в маму. Он рассказывал, как мчался к ней из Лондона, о людях, с которыми встречался после отъезда из замка Мортон. Его голос убаюкивал, сдержанные жесты навевали покой. Он говорил, не нуждаясь в ее ответах. Его монолог преследовал единственную цель — отвлечь ее от грустных мыслей.