Элизабет Деланси - Нежное прикосновение

Она сжала его.

— Я тоже…

Отбросив одеяло, он пробежал по ней пальцами и покрыл тело отчаянными поцелуями. Она почувствовала его ожесточенное желание и подвинулась так, чтобы он смог ее быстро взять. Он двинулся в нее неистово — резко и неудержимо. Она подалась ему навстречу, и он почувствовал ток возбуждения, которое потянуло его в глубину — наподобие морского отлива, заставив забыть обо всем.

Когда все закончилось, он рухнул без сил — голова была как в тумане, ноги одеревенели.

Анна томно вздохнула. Она лежала рядом — горячая и такая мокрая, словно покрылась росой.

— Я люблю тебя, — прошептала она. — Ах, Стефен, люблю.

К нему вернулся страх. Он был опустошенным, но не успокоенным, удовлетворенным, но только в вожделении.

— Что-нибудь случилось? — Анна наблюдала за ним. Она водила пальцами по его бровям, разглаживая их. — Расскажи мне.

Стефен ласкал ее порозовевшие груди, и вдруг его осенило. Ребенок! Ребенок удержит ее около него, свяжет их навеки.

Он посмотрел в глаза Анны:

— Нэн, я хочу, чтобы у нас был ребенок.

Ее рука замерла. Она отвела взгляд в сторону. На глазах появились слезы.

Стефен встревоженно приподнялся на локте:

— Что такое? Не хочешь ребенка?

— Я не могу его иметь, Стефен… Страшась, он ждал объяснений.

— Это все от голода… Он многих девушек сделал бесплодными…

Бесплодная! Стефен выдохнул. Слава Богу! Это не имеет никакого отношения к ее чувствам к нему.

— А ты уверена в этом?

Анна кивнула. На переносице у нее появилась небольшая морщинка.

— Я была замужем почти год и не забеременела. Однажды я пошла к доктору Уиндхему, и он сказал, что, видимо, голод сделал меня бесплодной.

Стефен разглядывал свой кулак — огромный и загорелый на фоне белого льна. Ему очень не хотелось представлять ее с Били Мэси, пытающуюся забеременеть…

— Прости меня, Стефен. Я всегда хотела малышей. Ведь из моей семьи никого не осталось.

Печаль в ее голосе напомнила ему, сколько она выстрадала. Стефен погладил ее по щеке, поцеловал в бровь и понюхал волосы.

— Неважно, Нэн. У нас есть Рори.

— И мы друг у друга.

Он отодвинулся и посмотрел на нее пристально.

— Вот именно, — сказал он и улыбнулся.

Ее слова согрели, успокоили его душу. Он взял ее за подбородок и спросил:

— Так ты не собираешься нас бросить?

Анна улыбнулась — на щеках появились ямочки, в глазах нежность.

— Ах, вы — мои, — сказала она, толкнув его в грудь, — как же я смогу без вас?!

Анна сдвинула со лба старую фетровую шляпу Стефена и вытерла лицо одним из его больших красных носовых платков. Было только девять часов, но солнце уже сильно припекало — был конец июня.

— А где ты обучался садоводству? — спросила Анна Моуза.

Моуз перестал рыхлить землю, которую они готовили для огорода. Он оперся на мотыгу и оглядел двор.

— Хорошо будет, если посадить несколько деревьев у того забора, — сказал он, махнув рукой.

Анна посмотрела в ту сторону. «Он прав, — подумала она. — На них будет приятно смотреть, да и тень они дадут».

Ей хотелось устроить и красивый сад, и огород для овощей — помидоров, лука, картошки и капусты. Может, даже сладкой кукурузы удастся посадить.

Мальчики Карэны очистили сад от бутылок и жестянок, от спутанных веревок и сломанных досок, а Стефен превратил крыло здания в садовый сарай для инструментов. Сейчас Моуз рыхлил землю мотыгой, а Анна разравнивала ее граблями.

— Вишневые деревья, — добавил Моуз. — И сливу…

Анна распрямилась и взглянула на него. Его мускулистый торс блестел от пота. Он казался мужчиной, не юношей, хотя Стефен говорил, что ему только восемнадцать.

— Ты так и не ответил на мой вопрос…

Моуз не отрывал взгляд от заднего забора, где однажды зацветут его фруктовые деревья.

— Мой отец работал в одном большом поместье под Бруклином. Огородничал…

— Этим и ты занимался, да?

Стефен сказал Анне, что прошлое Моуза никого не касается, но она не могла удержаться от любопытства. Моуз был членом семьи, обедал с ними каждый день и проживал в комнате рядом с Дэйви.

— Отца забрали охотники за рабами, — продолжил Моуз. — Его и маму отвезли на юг…

— Господи! Рабство — это так жестоко, особенно в такой стране, как Америка, которая столько кричала о свободе.

— Меня они не поймали. Я бегал быстрее, чем эти охотники за рабами.

Моуз высоко поднял мотыгу и ударил ею с такой силой, что Анна вздрогнула. Она опять взялась за грабли, пытаясь быстрее закончить работу.

Стефен рассказал ей, что до того, как Моуз пришел работать в спарринговую комнату, он ловил крыс на мусорных кучах вдоль Ист-ривера. Он продавал полные мешки крыс в спортивный погребок на Водяной улице, где мужчины держали пари, какая из собак больше задушит крыс. Никогда Анна не слышала ничего подобного. Крысиная яма в ее представлении была даже хуже старых конюшен, где обнаженные до пояса женщины борются друг с другом на потеху мужчинам.

Моуз резко обернулся, размахивая мотыгой.

— Я когда-нибудь поеду туда и найду отца с матерью, — сказал он гневно. — А еще… этих охотников за рабами!

Ярость и ненависть в его лице ошеломили Анну. Она стояла неподвижно, уставившись на него. Должно быть, Моуз заметил ее удивление — его гнев сменился печалью.

— Не обращайте на меня внимания, миссис Флин, — сказал он, покачав головой. — Мне некому это сказать.

Анна вспомнила свой яростный гнев на Спинера с его дружками — беспомощный гнев бессилия…

— Ты говори все, что хочешь, Моуз, — сказала она. — Ты имеешь на это право, после всего что пережил.

Они замолчали. Анна думала, как отличается Моуз от других мужчин, окружающих Стефена, — шумных ирландцев, которые выкрикивают то, что думают, не заботясь, слышит их кто или нет. Моуз редко высказывается, но под его молчаливостью таится опасный гнев, тот вид ярости, про который Стефен говорил, что он нужен каждому боксеру, чтобы преуспеть на ринге.

— Миссис Флин! Миссис Флин!

На пороге дома стоял худенький Эди Карэн, поджав босые пальцы на ногах. В руках он держал какую-то бумагу.

— Эди Карэн! Ни единого шага без обуви! Что, я каждую минуту должна напоминать, что надо обуться?

Эди помахал белой бумагой:

— Это письмо!

Анна прислонила грабли к сараю и вытерла пальцы красным платком. Она посмотрела на Моуза.

— Мы так этот огород никогда не закончим…

— Вам и не нужно работать так много на солнце, — сказал Моуз. — Я о нем позабочусь, я и эти мальчишки.

Анна сняла шляпу и забросила ее в сарай со вздохом.

Моуз подарил ей одну из своих редких улыбок:

— Не так уж они плохи, эти маленькие чертенята. Анна поспешила в дом, думая о ноше, которую на себя взвалила — о воспитании братьев Карэнов. Теряя терпение, она отправляла их к Моузу, который позволял им играть в тренировочной комнате и работал с ними во дворе и саду. Он до полусмерти пугал Карэнов и Рори своими рассказами о месте под названием Томбс, тюрьме на Центральной улице, где уголовники, включая детей, гниют годами.