Филиппа Грегори - Вайдекр

Всю эту долгую осень я едва замечала наступление холодов и затяжные дожди. В ранние месяцы, когда цвели хризантемы и астры, я наполняла ими вазы и подолгу вдыхала их пряный аромат и любовалась их оттенками. Настал сезон охоты, и когда солнце вставало как огромный огненный шар, над замерзшими полями, я выезжала в поля, слушая дикий лай гончих, словно сходящих с ума от нетерпения. По какому-то непонятному обычаю, принятому в обществе, Гарри разрешалось, несмотря на траур, участвовать в охоте, но он не должен был присутствовать при загоне зверя. Те же самые условности не позволяли мне скакать вместе со всеми и принимать участие в охоте, но зато ездить верхом по утрам, когда меня никто не видит, я могла сколько душе угодно.

Однако никакой галоп не мог затушить сжигавший меня огонь. На полях сейчас было мало работы, и я почти все дни проводила дома, скучая без Гарри все сильнее и сильнее. Мое желание было настолько жестоким, что случались дни, когда удовольствие видеть его превращалось в боль. Однажды, ожидая его около конюшни, я отломала от желоба острый кусок льда и сжала его в руке, так что осколки буквально впились мне в кожу, заглушая мое нетерпение этой болью. Но затем, когда Гарри появился и, возвышаясь в седле надо мной, как завоеватель, радостно посмотрел на меня, боль растаяла и превратилась в наслаждение.

Рождество и Новый Год прошли очень тихо и спокойно, так как мы были на втором году траура. Когда неожиданный мороз сковал дороги и сделал их вполне преодолимыми, Гарри поехал в город. Вернулся он, переполненный новостями и сплетнями сезона.

Его отсутствие дало мне возможность заметить, что хотя я и безумно скучала по нему, это не помешало мне наслаждаться своей абсолютной властью над поместьем. Арендаторы, работники и крестьяне Вайдекра хорошо знали, кто здесь хозяин, и всегда обращались сначала ко мне, а потом уже шли к Гарри. Но торговцы, плохо знающие графство, совершали ошибку, обращаясь к сквайру. Я всегда чувствовала себя уязвленной, когда они, светски побеседовав со мной, замолкали, ожидая, что с хозяином они смогут перейти к обсуждению более важных дел. И Гарри, зная ровно половину из того, что знала я, иногда смущенно оборачивался ко мне и, улыбаясь, говорил:

— Беатрис, не задерживайся с нами, если у тебя есть другие дела. Я уверен, что справлюсь сам и мы обсудим это позже.

Предполагалось, что после этого я должна уйти. Иногда я уходила. Но часто улыбкой прося прощение за некоторое светское любопытство, я говорила:

— Гарри, у меня нет сейчас других дел, и я с удовольствием останусь с вами.

Тогда Гарри и торговец обменивались печальной улыбкой двух понимающих друг друга мужчин и начинали обсуждать положение с шерстью, пшеницей или мясом. Наш Вайдекр славился ими, и я бывала смертельно обижена самой мыслью о том, что у меня могут найтись другие, более важные дела.

Пока Гарри отсутствовал, все эти торговцы, разносчики, юристы и банкиры смогли узнать и оценить мои деловые способности. Закон, вечный мужской закон, не признавал моей подписи, будто бы я была банкротом, как оказывалось достаточным один раз поговорить со мной, чтобы он захотел иметь в будущем контракты.

После Рождества у нас простояла неделя промозглых туманов, потом прояснилось и ударили морозы. Каждое утро, просыпаясь от моих нескромных снов, я вставала, подходила к окну и распахивала его, чтобы вдохнуть свежий холодный воздух. Несколько раз глубоко вздохнув, я возвращалась в комнату умыться, одеться и начать дневную суету.

Экр заплатил свою пошлину жестоким морозам. Мельник Билл Грин поскользнулся на льду мельничного двора и сломал ногу. И мне пришлось посылать за хирургом в Чичестер. Миссис Ходжетт, мать одного из наших сторожей, слегла, как только выпал снег, и стала жаловаться на боль в груди, которая все не проходила и не проходила. И примерно через неделю такой странной болезни Ходжетт, придерживая для меня ворота, поделился со мной своим подозрением, что его мать притворяется, и пожаловался, что жена совершенно измучилась, совершая два раза в день неблизкие прогулки в Экр с едой для старухи.

Я понимающе улыбнулась ему и на следующий день поскакала в Экр к миссис Ходжетт. Проходя по ее заснеженному садику, я не различала ее лица в окне, но была уверена, что она внимательно следит за мной. Когда я вошла в дом и отряхнулась от снега, старуха уже лежала в постели, укрывшись до подбородка одеялом и внимательно наблюдая за мной здоровыми, бойкими глазами.

— Добрый день, миссис Ходжетт, — пропела я, — досадно видеть вас в постели.

— Добрый день, — как бы из последних сил проскрипела она. — Как вы добры ко мне, что не погнушались навестить бедную старую женщину.

— Я принесла вам приятные известия, — ободрила я ее, — мы собираемся послать в город за хорошим врачом, доктором Мак Эндрю, чтобы он приехал и осмотрел вас. Я слышала, что он хороший специалист по грудным болезням.

Ее глаза заблестели от нетерпения.

— Было бы очень хорошо, — радостно объявила она. — Я слышала о нем. Говорят, он хорошо лечит больных.

— А вы слышали о его специальном лечении? — спросила я. — Он изобрел какую-то замечательную разгрузочную диету, и говорят, что она просто творит чудеса.

— Не слышала. Что же это такое? — спросила старуха, доверчиво устремляясь в расставленную ловушку.

— Этот способ можно назвать «избавлением от инфекции через голодание», — продолжала я с самым невинным видом. — В первый день вы только пьете теплую воду. На второй день вам разрешается съесть одну чайную ложку, но не больше, жидкой каши. На третий день опять только теплая вода, а на четвертый день — можно опять ложечку каши. И так пока вы совсем не поправитесь. Говорят, что это очень полезно.

Я улыбнулась миссис Ходжетт и мысленно извинилась перед молодым доктором, чью репутацию я так безбожно подводила. Мы никогда не встречались с ним, но, по слухам, он был превосходным врачом. Конечно, в основном он пользовал знатные семьи, но его имя было хорошо известно и беднякам, которых он часто лечил бесплатно. И я подумала, что могу себе позволить этот трюк. Кроме глупой старухи никто бы не поверил такой чепухе. Но миссис Ходжетт была ошеломлена. Она недоверчиво уставилась на меня, и ее пухлые пальчики затеребили одеяло.

— Н-не знаю, мисс Беатрис, — с колебанием сказала она. — Не может быть, чтобы больному человеку не давали есть.

— Точно, точно, — весело продолжала я. Тут входная дверь открылась, и вошла Сара Ходжетт с целой кастрюлей какой-то стряпни и буханкой свежеиспеченного хлеба, накрытого свежим, без единого пятнышка, полотенцем. Запах вкусного кроличьего рагу наполнил холодную комнату, и я увидела, как заблестели глаза старухи.