Филиппа Грегори - Вайдекр

После дня, проведенного в седле или на пахоте, папа ничего так не любил, как выкурить сигару в розовом саду, вечерком, когда в жемчужном небе зажигались звезды, а в воздухе скользили летучие мыши. В это время мама со вздохом отворачивалась от окна и садилась писать длинные письма в Лондон. Даже мои детские глаза видели, что она глубоко несчастна. Но власть сквайра и его земли крепко держала ее.

То, что она тяготилась одиночеством, проявлялось лишь в ее пространных письмах, а также в ее разногласиях с отцом, которые не приносили ни побед, ни поражений, а просто выливались в постоянное недовольство.

Бедная женщина! Она не имела никакой власти в доме. Ни над хозяйственными деньгами, которые дворецкий или повара отдавали прямо отцу, ни над расходами на собственные туалеты, которые оплачивались самим отцом. Только раз в несколько месяцев она получала несколько фунтов на карманные расходы: на церковный сбор, на благотворительность, на коробку сластей. Но даже эти ничтожные суммы зависели от ее поведения: однажды, когда она позволила себе слишком резко поговорить с отцом, эти денежные подарки странным образом прекратились. Даже спустя семь лет эта обида настолько жгла маму, что она не выдержала и поделилась ею со мной.

Но меня это нисколько не беспокоило. Я была папиной дочкой. Может быть именно поэтому, мама безумно любила своего белокурого сына, отвечавшего ей взаимностью, а меня вновь и вновь пыталась отучить от верховой езды и приохотить к гостиной, которая, по ее мнению, была единственным подходящим для девочки местом, независимо от ее склонностей.

— Почему бы тебе не остаться сегодня дома, Беатрис? — спросила она меня однажды за завтраком. Папа только что поел и уже ушел, а она с отвращением отвернулась от его тарелки с дочиста обглоданной громадной костью и огрызками хлеба.

— Я поеду с папой, — пробормотала я с набитым ртом, успев откусить недюжинный кусок мяса.

— Я знаю, что ты собиралась ехать, — резко возразила она, — но прошу тебя остаться дома. Побудь сегодня со мной. Я хочу нарвать в саду цветов, а ты могла бы расставить их в вазы. А после полудня мы поедем на прогулку. Или заедем к Хаверингам. Тебе будет приятно поболтать с Селией, ты ведь так ее любишь.

— Извини, мама, — я была упряма, насколько может быть упрямо семилетнее дитя. — Но я обещала папе пересчитать овец на выгонах, и это займет у меня весь день. С утра я поеду на западные пастбища и вернусь домой только к обеду. А потом до вечера я пробуду на восточных пастбищах.

В ответ мама поджала губы и опустила глаза. Но я не обратила внимания на ее раздражение и удивилась, услышав ее тон боли и обиды:

— Беатрис, я не могу понять, что с тобой происходит. Раз за разом я прошу тебя провести со мной дома хотя бы полдня, и постоянно у тебя находится что-нибудь более важное. Меня это, в конце концов, просто обижает. К тому же, молодой леди не подобает скакать одной, без сопровождающих.

Я застыла от удивления, и вилка с куском ветчины тоже замерла на полпути.

— Ты удивлена, Беатрис? — гневно продолжала мама. — Но в нормальной семье тебе не пришло бы в голову с утра до вечера носиться верхом по полям. Но вы с отцом помешаны на лошадях. Больше я этого не потерплю.

Я испугалась. Настойчивый мамин протест против моих ежедневных прогулок мог означать только возврат к жалким занятиям, приличествующим молодой леди. Для меня это стало бы пыткой.

В холле раздался голос отца, и дверь резко распахнулась.

— Ты все еще ешь? — прогремел он. — Кто тянет с завтраком, тот опаздывает на поле. Тебе сегодня надо многое успеть сделать. Поторопись.

Я не знала, что отвечать, и взглянула на маму. Она молчала. И тут я разгадала ее игру. Она поставила меня в трудное положение. Пойди я с отцом, я бы тем самым выразила открытое ей неповиновение. А ослушайся я отца, еще неизвестно, какой оборот приняло бы дело. Я решилась.

— Мама говорит, что сегодня мне нужно остаться дома, — сказала я невинным голосом.

— Беатрис отправится на выгоны, — коротко бросил он. — Остаться дома она может завтра. Сегодня некому присмотреть за овцами.

— Молодой девушке не следует проводить целые дни в седле. Я беспокоюсь за ее здоровье.

— Что ты имеешь в виду? — недоуменно поднял брови отец. — Она и дня не болела в своей жизни.

Мама все еще сдерживалась. Такие перебранки не к лицу леди.

— Это неподходящее воспитание для девушки, — тихо сказала она. — Проводить время, болтая с грубыми мужчинами. Заводить знакомства с арендаторами и батраками и разъезжать по округе без всякого сопровождения.

Голубые глаза отца сверкнули гневом.

— Эти грубые мужчины, между прочим, кормят вас. А арендаторы и батраки платят за ваших лошадей, платья, туфли. Вы бы вырастили обыкновенную белоручку, если бы она не знала даже, что растет на земле и каким путем достигается благосостояние.

Мама, сама белоручка с детства, уже находилась в опасной близости к тому, чтобы забыть, что леди никогда не спорят с мужьями и не дают волю гневу.

— Тем не менее, Беатрис нужно воспитывать, как воспитывают молодых леди, — настаивала она. — Она не станет управлять фермой, когда вырастет. И ей надлежит вести себя подобающим образом.

Папа покраснел от гнева.

— Она — хозяйка Вайдекра. — Он начал говорить слишком громко, и чашки на столе подпрыгивали в такт его словам. — И что бы она ни сделала, как бы себя ни вела, ею и останется. На этой земле ее слово всегда будет законом.

Мама была бледной от непривычной борьбы.

— Ну что ж, — процедила она сквозь зубы. — Пусть будет, как вы приказываете.

Она встала из-за стола, взяв свою шаль и письма. Я видела, как дрожат ее пальцы. Она едва сдерживалась, чтобы не дать волю горьким, обидным слезам. Отец не посторонился, чтобы пропустить ее в дверях, и она стояла перед ним с выражением ледяной ненависти.

— Да, именно так, — продолжал греметь отец. — Нося это имя, Беатрис может делать все что угодно, на этой земле. Вам не нужно бояться за нее, мэм.

Мама стояла как статуя, пока он не пропустил ее. После этого она вышла, не уронив достоинства, своей изящной походкой. Папа повернулся ко мне, сидевшей в полном молчании.

— Тебе ведь не хотелось бы оставаться дома, правда, Беатрис? — спросил он с интересом.

— Я — хозяйка Вайдекра, и мое место — на земле, — твердо ответила я, слезла со стула, и мы рука об руку вышли из дома.

Мама наблюдала за мной из окна гостиной. Забравшись на пони и почувствовав себя в полной безопасности, я подъехала к террасе. Мама вышла, томно и неторопливо подметая своими надушенными юбками ступени, ее глаза щурились от солнечного света. Я извиняющимся жестом протянула ей руку.

— Прости, мама, и не грусти. Я могу остаться дома завтра, — предложила я. Но мама не стала подходить к перилам. Она очень боялась лошадей.