Патриция Грассо - Гарем

Эстер бесстрашно раскрутила над головой смертоносную саблю и сделала выпад, встречая противника. Тяжесть оружия по инерции увлекла ее за собой, Халид чуть отступил в сторону, а Эстер, не удержавшись на ногах, шлепнулась на пол, выронив ятаган. Халид тотчас оседлал ее и издевательски подергал за волосы.

— Я мог бы овладеть тобой прямо сейчас, не сходя с этого места. Так бы и поступил твой похотливый женишок. Но тебе повезло, ты не в его власти, а принадлежишь мне.

— Я никому не принадлежу. Я свободная женщина! В подтверждение этих слов «свободная» женщина как могла яростно дернулась, пытаясь сбросить наездника. Но Халиду приходилось укрощать и не таких кобылиц. Его железные ноги сковали пленницу.

Добившись краткого перемирия, он невозмутимо обследовал руками и взглядом трон, на котором сидел. Округлости зада пленницы слегка на глаз превосходили размером округлости грудей. Равновесие, установленное богом Эросом, было нарушено, но ненамного.

— Мала ростом, но округла там, где положено, — подытожил свои наблюдения Халид. — Ты девственница? Не лги. Мне легко узнать правду.

Щеки Эстер раскраснелись. Халиду показалось, что они вот-вот расплавятся, как металл в горне. И все же Эстер нашла в себе силы ответить с достоинством:

— Я не лгу. Мне незачем тебе лгать.

— А если я проверю?

Эстер не очень понимала, как можно проверить девственность, не нарушив ее, но все же ответила с вызовом:

— Проверь, если оставишь меня нетронутой.

Невинность девичьих слов заставила Халида расхохотаться.

— Неужто ты все еще надеешься остаться нетронутой, Дикий Цветок?

Услышав подобное заявление, Эстер так взбрыкнула, что сбросила с себя расслабившегося всадника. Халид скатился на ковер и получил к тому же болезненный удар по носу маленьким, но твердым кулачком.

Вернуть рабыню вновь в свои объятия не стоило ему особого труда. Они некоторое время катались по ковру в притворной борьбе, а затем он, лишив ее возможности сопротивляться, приблизил губы к ее жарко дышащему рту.

— Ты нарушила главную заповедь. Раб не смеет поднять руку на господина.

— Нет рабов, нет господ, — выдохнула, словно проклятие, слабеющая Эстер.

— За такие речи отрезают язык. Кто вбил тебе в голову эту чушь? Твоя дура — королева? Вряд ли. Я так и думал, что все, связанное с графом Белью, — мерзость. Слава аллаху, что я уберегся и не осквернил себя. Лучше разделить ложе с прокаженной, чем с невестой этого негодяя. Я прикажу охранять тебя, как заразную тварь.

С этими словами Халид, словно злобный джинн, неслышно ступая, исчез за пологами, превращающими шатер в сказочный лабиринт.

Эстер не могла поверить своему счастью. Неужели до наступления рассвета ее не изнасилуют и не посадят на кол или не отдадут на растерзание похотливой страже? Предоставленная самой себе, Эстер разразилась проклятиями, сетуя на свою злосчастную судьбу. Если б не ее глупая страсть к приключениям! Она сама накликала на себя беду, и сама должна выбираться из беды, не забыв при этом ни в чем не повинную кузину Эйприл. Ругательства, вырвавшиеся из ее уст, могли бы потрясти любую лондонскую торговку рыбой. Но грубая ругань помогала Эстер не раскиснуть.

Как ей добыть одежду, чтобы спастись бегством, ведь стараниями Малика и Халида она осталась полуобнаженной? Украсть что-либо было ниже ее достоинства, взять в бою, — но у кого, у убитого янычара? Убивать ей никого не хотелось. И как в ночной кромешной тьме она отыщет Эйприл?

Следовательно, надо дождаться восхода солнца и посмотреть, как дальше обернется дело. Но переживания последних минут вызвали у нее сухость во рту. Она пошарила по столу, в свете угасающих факелов осмотрела роскошные покои принца и, наконец, обнаружила среди разбросанных по полу подушек флягу. Встряхнув ее, она убедилась, что фляга далеко не пуста.

Закинув голову, Эстер утолила жажду, хотя это была не вода, а ею нелюбимое вино. Выпив вина, она ощутила желание поплакать, и обильные слезы оросили девичьи щеки. Не успели они еще высохнуть, как Эстер погрузилась в глубокий сон без сновидений.

О, если б так безвредно для себя перенес свое знакомство с новой рабыней Халид-бек.

Словно закрутившийся смерч, он пронизал в ярости все перегородки и выскочил на волю из шатра. Им овладела мысль, что где-то он оступился, повел себя неправильно и исправлять ошибку уже поздно. Он громко, слишком громко, — а так не принято отдавать приказы в Оттоманской империи, — подозвал к себе доверенного Абдуллу и распорядился:

— Выставь охрану у шатра! Пусть никто не посмеет ни войти, ни выйти!

Умудренный прожитыми годами слуга почтительно склонил голову, но при этом позволил себе оскалиться в ухмылке.

— Я лягу костьми, если потребуется, чтобы неверная крошка осталась нетронутой к тому часу, когда сиятельный Халид-бек подготовится к новой битве. Однако пройтись плеткой по ее спине было бы полезно.

Халид счел ниже своего достоинства обсуждать с Абдуллой, как ему следует поступать с пленницей, хотя он уловил издевку в тоне слуги, и это ему не понравилось. Но рубить голову из-за одной потаенной ухмылки, и отправить на тот свет верного Абдуллу было бы опрометчиво. Халид предпочел сделать вид, что ничего не заметил. Твердым шагом он направился к морю.

Ритмичные удары прибоя и шипение волн, растекающихся по прибрежной, веками обточенной гальке, успокаивали Халида. А когда он поднял голову и увидел тысячи и тысячи звезд, украшающих небосвод, и полумесяц молодой луны на темно-голубом бархате ночного неба, чувство досады сменилось покоем.

Он вновь поверил в себя, в благородство и величие своих замыслов. И, ко всему прочему, убедил себя в том, что сможет овладеть маленьким и очень соблазнительным зеленоглазым сокровищем, не применяя угроз и насилия.

Молва о том, как он страшен, опережала его действия. Тысячи предполагаемых жертв трепетали и готовы были заранее расстаться с жизнью, лишь бы избежать очной встречи с ним. Но эта глупая крошка не имела представления о его кровавых подвигах. Не стоит ли с нее начать новую главу в своем жизнеописании, отказавшись от непременного насилия как способа достижения цели?

Такие крамольные мысли приходили Халиду на ум, вызванные воспоминаниями о неукротимой, взбалмошной глупышке, которая сейчас томится в его шатре. Впрочем, она, наверное, уже спит крепким сном.

Он вдруг перенесся к думам о самом себе. Будучи постоянно на вторых ролях, заслоняемый тенью старшего брата, Халид с детства пытался заслужить хотя бы похвалу от матери, чье лукавство и стремление пробудить в нем честолюбие не были для него тайной.

Едва оперившимся птенцом он добился назначения на пост командующего личной гвардией своего деда-султана, и только ради того, чтобы о нем не забывали в семье, а мать при встрече одаривала его улыбкой; приказывал своим воинам вырезать целые селения, где жители не почитали аллаха, а если и почитали, то, по мнению Халида, не столь ревностно, как требовалось, или не по тем обрядам. «Никакого милосердия к неверным!» — взывал Халид, прозванный Карающим Мечом Аллаха. А еще его называли Зверем и Султанским Псом, и он эти клички заслужил.