Патриция Гэфни - Достоин любви?

— Долго еще? — напрямую спросил он у мэра.

Тот в ответ наклонился поближе и проговорил вполголоса:

— Осталось только одно дело, милорд.

Себастьян хмыкнул, глядя, как констебль в последний раз направляется по проходу в чистилище для арестованных. За оградой для публики женщина с прической колечками свернула свое черное вязанье и судорожными, угловатыми движениями затолкала его в рабочую корзинку. Все остальные зрители сели попрямее, откашливаясь и перешептываясь.

«Ага, — сказал себе Себастьян, — значит, все они пришли посмотреть на последнего из задержанных». Он повернулся к Вэнстоуну за разъяснениями, но не успел открыть рот, как дверь в задней части комнаты отворилась и появился констебль, ведя перед собой женщину.

— Обвиняемая Рэйчел Уэйд, ваша милость, вдова. Предъявлено обвинение в нищенстве и бродяжничестве. Шесть дней назад выпущена из Дартмурской тюрьмы. Оттуда направилась в Дорсет, к месту своего рождения, а именно в Оттери, приход святой Марии. Задержана двенадцатого числа этого месяца, предстала перед окружным судом. Суд счел ее пребывание в Дорсете нежелательным и своим решением предписал ей покинуть графство. Обвиняемая направилась в Девоншир, поскольку здесь в свое время вступила в брак. Шестнадцатого апреля вновь была задержана в Уикерли, приход святого Эгидия, из-за отсутствия постоянного местожительства.

Оторвавшись от чтения дела, констебль пояснил:

— Ее обнаружили на ферме Джека Раттерея, в сарае с рассадой. Она заявила, что все ее деньги были у нее украдены в Чадли. Среди ее пожитков найдены четыре яблока. Обвиняемая признает, что украла их, но обвинение в краже никем не предъявлено.

В зале заседаний воцарилась полнейшая тишина, все взгляды были прикованы к высокой худой женщине, стоявшей в одиночестве за деревянным барьером. Себастьян внимательно оглядел ее, стараясь понять, каким образом это невзрачное существо сумело возбудить всеобщее любопытство. На ней было сероватое шерстяное платье грубой вязки — бесформенное, унылое, почти лишенное цвета, если не считать пятен грязи на подоле. Ни шляпки, ни чепца. Судя по фигуре, она была молода, но в темных, слишком коротко остриженных волосах поблескивала седина. Она стояла, наклонив голову, опустив глаза и слегка ссутулив плечи, однако не казалась жалкой или виноватой; ее понурая поза производила скорее впечатление безнадежности. Можно было подумать, что жестокая судьба отняла у этой женщины все и теперь у нее не хватает сил даже на раболепие.

Некоторые из обвиняемых заручились поддержкой свидетелей, дававших показания в их пользу, поэтому Вэнстоун спросил:

— Кто-нибудь будет ее представлять, констебль?

— Нет, ваша милость.

Мэр откашлялся с важным видом.

— В таком случае суду ничего иного не остается, как…

— За что миссис Уэйд отбывала срок в тюрьме? — неторопливо осведомился Себастьян, не сводя глаз с обвиняемой.

Он надеялся, что женщина поднимет голову и посмотрит на него, но она так и не шевельнулась. В комнате стало еще тише.

Вэнстоун наклонился к нему и прошептал:

— Милорд, она отбыла десятилетний срок за убийство.

Трость, выбивавшая беспокойный ритм по носку сапога, со стуком опустилась на пол и замерла. Если бы Вэнстоун сказал, что эта женщина отбывала срок за полеты на метле над деревенским сквером, то и тогда Себастьян был бы не так сильно поражен. Убийство? Он ошеломленно вскинула на нее глаза, стараясь переварить только что услышанное.

— Суд предписывает, чтобы обвиняемая была направлена на содержание в камеру предварительного заключения в Тэвистоке вплоть до рассмотрения ее дела майской сессией окружного суда присяжных.

Мэр сжал руку в кулак и уже готов был стукнуть им по столу за неимением молоточка. Себастьяну этот жест вдруг показался отвратительным.

— Погодите, — тихо, но властно приказал он, остановив судейский кулак прямо в воздухе. — Если ее никто не представляет, как она может ответить на обвинение?

— Милорд, — снисходительно пояснил мэр, — нас это не касается. В компетенцию данного слушания не входит рассмотрение дела по существу. Наши полномочия позволяют нам судить prima facie [12]. В большинстве случаев мы сами не судим, мы лишь привлекаем к суду.

— Мне это известно, — сухо отрезал Себастьян.

Гладкие, тщательно выбритые щеки Вэнстоуна побагровели, и виконту пришлось значительно смягчить свой тон. — Поймите меня правильно: я недостаточно осведомлен об обстоятельствах данного дела и поэтому чувствую себя не вправе выносить компетентное суждение, — пояснил он, упиваясь высокопарным и напыщенным звучанием юридических терминов. — Но вы же, без сомнения, не хотите лишить меня возможности судить со всей ответственностью?

— Да-да, разумеется, милорд, — поторопился заверить его Вэнстоун.

Капитан Карнок поддержал мэра. Оба они дружно закивали.

— Стало быть, вы позволите мне обратиться к обвиняемой?

Даже не глядя, Себастьян почувствовал, как ощетинился Вэнстоун, однако его собственное внимание вновь было приковано к женщине за барьером. В отличие от своих предшественников она не впивалась побелевшими пальцами в перекладину, а стояла, отступя от барьера на целый шаг. Ее руки свободно свисали вдоль тела. Короткие волосы были аккуратно расчесаны на две стороны, образуя на склоненной голове белый, прямой как стрела, пробор. Себастьяну захотелось посмотреть в лицо женщине, отсидевшей срок за убийство, — Миссис Уэйд.

— Милорд? — отозвалась она негромким, но звучным голосом, слышным в самых отдаленных уголках притихшего зала, но головы не подняла.

— Миссис Уэйд, посмотрите на меня. — Слова прозвучали резче, чем ему хотелось, но не заставили женщину послушно вскинуть голову. Она подняла голову медленным движением, полным бессознательного драматизма (по крайней мере, Себастьян полагал, что это вышло неосознанно) и взглянула ему прямо в глаза. На секунду он пришел в ужас и даже оцепенел, решив, что она слепа. Ее глаза — светлые, прозрачные, как горный хрусталь, широко раскрытые — смотрели на него, не мигая, словно нарисованные глаза куклы. У нее был высокий белый умный лоб, заостренные скулы, изящный маленький нос. Очень привлекательный рот — полный, но суровый, губы сжаты в прямую линию. Можно было подумать, что она старается удержать любое неосторожное высказывание, не связанное напрямую с необходимостью выживания.

Она оказалась моложе, чем он подумал вначале, и все же ее гладкое, лишенное морщин лицо не выглядело молодо, оно казалось опустошенным, а не юным… как будто стертым. Ей могло быть и двадцать пять, и тридцать пять лет, точно сказать было невозможно: обычные признаки, по которым определяется возраст человека, здесь начисто отсутствовали. Себастьян с интересом окинул взглядом ее длинное угловатое тело, скорее тощее, чем стройное. Уродливое платье почти полностью скрывало какие бы то ни было проявления женственности. Почти, но все же не совсем. Однако ему никак не удавалось сосредоточиться: светлые глаза, притягивающие как магнит, заставляли его вновь и вновь вглядываться в ее необыкновенное лицо.