Патриция Гэфни - Достоин любви?

Прошла уже целая минута с тех пор, как она произнесла одно-единственное слово. Вэнстоун начал негромко, но выразительно постукивать карандашом по корешку одного из томов свода законов, словно напоминая, что время идет. Себастьян задал первый пришедший на ум вопрос, хотя в голове уже теснилось множество других.

— Сколько вам лет?

— Двадцать восемь, милорд.

Двадцать восемь. Стало быть, роза, безусловно, отцвела. Испытав легкий шок, он вдруг понял, что она попала в тюрьму, когда ей было лишь восемнадцать.

— И кого же вы убили, миссис Уэйд?

Ни он, ни она не обратили внимания на то, как ахнули все вокруг. Рэйчел Уэйд не опустила глаз, но Себастьян заметил, что ее руки судорожно сжимаются и разжимаются, комкая юбку по бокам.

— Я была приговорена за убийство моего мужа, — ответила она все тем же тихим, но звучным голосом.

Себастьян выжидательно молчал, полагая, что она что-нибудь добавит насчет своей невиновности. Она больше не проронила ни слова. Он положил трость на стол и откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.

— У вас здесь есть родные?

Из публики раздался прервавшийся на середине возглас, но Себастьян так и не увидел, кто это вскрикнул: он не отрываясь смотрел на обвиняемую.

— Нет, милорд.

— Друзья?

— Нет, милорд.

— Нет никого, кто мог бы вам помочь?

— Нет, милорд.

Ее голос ничего не выражал: ни отчаяния, ни надежды, ни слезливости, ни даже скуки — вообще ничего. Она опять опустила голову и сразу же сделалась безликой: высокая, худая, ничем не примечательная фигура. Себастьяну оставалось только недоумевать: что привлекло его в ней с такой непреодолимой силой всего секунду назад?

— Вы знаете грамоту, миссис Уэйд?

— Да, милорд.

— Вы ведь искали работу, не так ли?

— Искала.

— Ну и?..

Она опять подняла голову, и ее неземной взгляд вновь приковал его к себе.

— Я не смогла найти места, — ответила женщина, одинаково ровно и бесцветно произнося каждое слово.

— Вы говорите, что у вас украли деньги. Сколько именно?

— Девять фунтов и четыре шиллинга, милорд.

— В самом деле? И каким же образом в вашем распоряжении оказалась эта сказочная сумма?

— Я заработала эти деньги в тюрьме, милорд.

— Что именно вы делали?

Она перевела дух, словно необходимость говорить истощила весь запас ее скудных сил.

— В последнее время я работала в швейной мастерской.

— Вы швея?

— Нет, я была счетоводом.

— Счетоводом?

Себастьян поднял брови, давая ей понять, что ответ произвел на него впечатление, но это не побудило миссис Уэйд к дальнейшим разъяснениям.

— Однако после освобождения вы не смогли найти работу по специальности?

— Нет, милорд.

— Вы пытались найти другую работу?

— Да, милорд.

Себастьян сделал нетерпеливый жест, словно приглашая ее продолжать.

— Я пыталась найти место продавщицы в ателье, в мануфактурной лавке, в табачном магазине… Потом попробовала устроиться поломойкой или прачкой… но так и не нашла места.

— Из-за вашего прошлого?

Она молча кивнула в знак согласия. Он следил за ней, нахмурившись, мучительно ощущая, как идет время, и сердясь на нее за безволие. Конечно, ему было жаль ее, но одновременно у него появилось нездоровое чувство предвкушения чего-то запретного. Вопреки всем доводам разума его влекло к миссис Уэйд. Что за тайна кроется в некоторых женщинах, стоящих перед судом? В женщинах, чья жизнь и судьба находятся в руках мужчин, преисполненных праведного гнева и сознания своего гражданского долга, чувствующих за собой моральную поддержку всего общества? Такие женщины пробуждают в мужчинах скрытую и постыдную тягу к насилию и пороку. Ему вспомнилось далекое, но бесславное прошлое Англии, когда лицемерные судьи безжалостно посылали женщин на костер по обвинению в колдовстве. Должно быть, вынося приговор, они испытывали непристойное удовлетворение. Глядя на бледную молчаливую женщину, неподвижно стоящую за барьером, Себастьян ощутил невольное, но неоспоримое сходство с ними. Осуждая их за беззаконие, он в то же время чувствовал, как при виде беззащитной жертвы его неудержимо охватывает тот же похотливый азарт.

— Если бы наш викарий был здесь, — вставил между тем Вэнстоун, — он смог бы что-то предпринять. Но, как вам известно, преподобный Моррелл сейчас находится в Италии и вернется не раньше чем через несколько недель.

— Неужели никто больше не может ей помочь?

— Помочь ей? — Мэр начал тщательно подбирать слова. — Мы являемся судом первой инстанции, о чем вам, без сомнения, известно, милорд, — добавил он торопливо, — поэтому обустройство неимущих и обездоленных, предстающих перед нашими слушаниями, не входит в нашу компетенцию. Наши полномочия в отношении бедных, как заслуживающих, так и не заслуживающих лучшей доли, сводятся к одному — к исполнению того, что предписано законом.

— А какой закон нарушила миссис Уэйд?

Вэнстоун ошеломленно заморгал.

— Вы хотите сказать, помимо того, что убила своего мужа? Она неимущая, у нее нет постоянного местожительства, и…

— Да, но какой…

— Прошу прощения, я не закончил. Она, не местная; приход святого Эгидия не может и не должен брать на себя ответственность за нее, милорд. Ее родное селение в Дорсете изгнало ее, чтобы не нести лишних расходов с отчислений, производимых согласно Закону о бедных [13], вот она и приехала сюда, чтобы стать обузой для нас. Она не имеет работы и никогда ее не найдет. По моему убеждению, после своего освобождения она подлежала высылке в колонии, на каторжные работы. Нельзя допустить, чтобы на содержание подобных особ расходовались средства наших налогоплательщиков, изначально не имеющих ничего общего с такими, как она.

Капитан Карнок несколько раз кивнул с важным видом и пробормотал:

— Истинно так, сэр, истинно так.

— Мы не судим эту женщину, — продолжал мэр, чувствуя, что одержал победу, и упиваясь собственным красноречием. — Мы лишь предлагаем препроводить ее в окружную тюрьму в Тэвистоке вплоть до заседания суда присяжных в следующем месяце. Если окружной суд решит послать ее сюда, мы, разумеется, примем ее в наш дом призрения. Но сейчас, я полагаю, нам надлежит исполнить свой долг…

Себастьян уже не слушал. Он заметил что-то, промелькнувшее в лице женщины, когда Вэнстоун упомянул об окружной тюрьме, и решил, что это испуг. Нет, не просто испуг — панический ужас. Но выражение было таким мимолетным и так быстро сменилось привычной слепой маской, что он растерялся. Может, ему только померещилось? Однако все его сомнения, подсказанные здравым смыслом, куда-то испарились. Эта женщина заинтриговала его с самой первой минуты: казалось, она пребывает в оцепенении, в трансе, в летаргическом сне, словно заколдованная принцесса из сказки. Теперь, когда он понял, что ее отрешенность, возможно, является маской, у него пробудился еще более жгучий интерес к ее персоне. Она опять опустила голову и ссутулила плечи в понурой и скованной позе самоотречения, ставшей, казалось, ее второй натурой. И все же Себастьян был почти уверен, что сумел заметить искру смертного страха, промелькнувшую в ее невероятных глазах. Это подтолкнуло его принять неожиданное решение. Он порывисто поднялся на ноги.