Патриция Поттер - Гордое сердце

Но если Маккензи всегда относился к Рождеству со спокойным равнодушием, то Эйприл, напротив, с детства любила это время, наполненное любовью и волшебством. И теперь ей хотелось доставить радость своим мужчинам.

Какое же сегодня число? Не определишь, к сожалению. Но какая, собственно, разница! Праздники можно устраивать каждый день. Дарить друг другу радость и любовь — долг каждого христианина. Хорошо, она сама выберет день праздника! Эйприл громко объявила, что до Рождества осталось десять дней.

Что бы такое придумать? — гадал Маккензи. Он принес из леса пушистую елочку и схваченные морозом ягоды. Эйприл нанизала их на нитку, сделала бусы.

Подготовка к празднику закипела. Эйприл и Дэйви мастерили игрушки, готовили сюрпризы. Смеясь, прятали, стоило ему подойти. Маккензи тоже охватил азарт. Украдкой он вырезал из можжевелового корня фигурку мальчика для Эйприл, а для Дэйви — волка.

— Мамочка, что мне подарить Маккензи? — загорелся Дэйви.

Эйприл задумалась.

— Знаешь что, смастери шарф. Вот возьми кусочки моей шерстяной юбки, шить я тебя научу.

Она показала сыну, как подрубают ткань, терпеливо учила, как делать стежки. Стежки получались неровные, зато ребенок все делал сам. Тайком трудился над подарком для своей любимой мамочки — разукрашивал широкую ленту для волос.

В Рождество утро выдалось солнечное и ясное. Маккензи встал пораньше, достал из тайника свои подарки и спрятал под елкой. Подбросив поленьев в огонь, сел у очага, поглядывая на спящих мать с сыном. На душе было спокойно и радостно. Что бы ни случилось, думал он, они навсегда вместе.

Эйприл проснулась, глянула на Маккензи и, одарив его лучезарной улыбкой, сказала:

— Доброе утро! Счастливого Рождества!

— А два ленивца все еще нежатся в постели, — пробурчал тот шутливым тоном. — Вот и наступил ваш любимый праздник!

Он подошел, взъерошил Дэйви волосы. Мальчик улыбнулся сквозь сон и вдруг широко распахнул глаза, вспомнив, какой сегодня день.

Эйприл поднялась, надела старую рубашку, брюки. Подпоясалась веревкой. Другой одежды не было.

И тут раздался радостный вопль Дэйви. Он нашел деревянные фигурки под елкой. И сразу схватил волка.

— Другая фигурка для вас, Эйприл.

— Спасибо, Маккензи. Господи, да это же вылитый Дэйви!

— Старался, как мог…

— Это самый прекрасный подарок из всех, что я получала за свою жизнь.

Эйприл обняла Маккензи, спрятав лицо на груди, чтобы он не увидел слез радости. Маккензи привлек ее к себе, ласково провел ладонью по волосам.

— Ну-ну, Эйприл! Вы всегда так грустите на Рождество?

— Ах, Маккензи, если бы вы знали, как я счастлива, как мне хорошо с вами!

А он? Счастлив ли он? — подумал Маккензи. Если радостная мука и есть любовь, то другого счастья ему не надо.

— Милый, дорогой Маккензи, вот тебе в подарок шарф. Я сам его сделал, — сказал Дэйви. — Мамочка, а тебе — лента для волос.

— Дорогие мои мужчины, по случаю Рождества примите от меня в подарок рубашки из оленьей кожи, — произнесла Эйприл торжественным тоном. — Ну как, угодила?

— Спасибо. Большое вам спасибо, — чуть слышно вымолвил Маккензи.

Спустя минуту он стремительной походкой вышел на крыльцо. Стоял, вдыхая морозный воздух, и глотал радостные слезы.

Весна нагрянула неожиданно. В особенности для Эйприл. Она с грустью провожала зиму — самое счастливое время в ее жизни, проведенное бок о бок с Маккензи в маленькой хижине среди заснеженных гор.

Помнилось только хорошее, хотя были и слезы, и вздохи, и огорчения. Ей хотелось физической близости с ним, но он после той первой единственной ночи не поддавался соблазну страсти.

Перебирая в памяти события минувшей зимы со всеми радостями — большими и маленькими, Эйприл часто вспоминала Рождество. Маккензи с тех пор будто подменили — он окружил ее любовью, вниманием и лаской.

Исчезло вечное стремление уединиться — Маккензи уже не мечталось об одиночестве. Но внешне он по-прежнему оставался сдержанным и немногословным.

Однако Эйприл чувствовала, что душевный переворот хотя и медленно, но все же совершается.

Впрочем, она давно пришла к выводу: что медленно — то прочно, а что прочно — хорошо.

Сердце подсказывало: она и Дэйви стали для него самыми близкими существами. И хотя новое отношение к ней Маккензи сделало ее жизнерадостной и деятельной, иногда хотелось поднять со дна души вечные вопросы о будущем, о семье, о доме. Но, сознавая, что он еще не расстался с прошлым, Эйприл не торопила события. Мудрый Маккензи скоро сам поймет, что нельзя слишком часто оглядываться назад, в прошлое, иначе можно упустить будущее.

Рано утром мужчины ушли гулять в горы. Волк увязался за ними — дикий зверь, словно котенок, жался к ребенку и все норовил лизнуть ему руку.

Эйприл осталась дома. Собрав в бадью вещи для стирки, отправилась к ручью. На душе было легко, поэтому работа спорилась. Закончив постирушки, привела и себя в порядок. Когда высохли волосы, легла на шелковистую траву и, устремив взор в бездонную синеву неба, предалась размышлениям. Мыслями она была с Маккензи: все события, связанные с ним, казались ей значительными и важными.

Как-то они отправились на прогулку, оставив волка дома. Дэйви спал, а зверь лежал пластом возле кровати.

В низинах еще лежал снег, но на песчаных проплешинах бобриком зеленела трава. Солнце заливало ясным, но нежарким светом верхушки сосен-великанов, на заснеженных вершинах гор лежала густо-синяя тень от высоких облаков, расходившихся тонким белым дымом на влажно синеющем небе.

Они неспешно шли по тропинке и молчали. Каждый думал о своем. Эйприл чувствовала, что его что-то заботит, но прервать молчание не решалась. Почему Маккензи так замкнут? То, что он нелегко сходится с людьми, она уже поняла, но вот о Беннете Моргане отозвался очень тепло. Что за человек этот Морган? Может, он сумеет им помочь?

Шагая рядом с Маккензи, она осторожно повела речь об этом незнакомом ей офицере. К ее удивлению, Маккензи поддержал разговор.

— В ту пору я служил разведчиком на Севере, — начал он свою исповедь. — Вашего отца вызвали в Вашингтон, а вместо него остался Бен Морган. Как-то раз он послал меня в дозор. Нашей группой командовал лейтенант — точная копия Пикеринга. Здравого смысла — ни капли. Мы должны были дознаться, кто грабит фуражирские обозы. Случалось такое, и не раз. Мне удалось напасть на след. И надо же… — Маккензи запнулся, — до чего я был неопытен тогда — вывел отряд прямиком к индейской деревушке.

Тяжело вздохнув, Маккензи помолчал.

— Не могу вспоминать о происшедшем без содрогания. Часа два я наблюдал за поселением и понял: племя, враждовавшее с жителями этой деревушки, учинило там разгром. Ни одного мужчины я не увидел. Остались только женщины, дети и старики. Я вернулся в отряд и доложил обо всем лейтенанту. И представьте, он все равно скомандовал идти в атаку. Мол, жители прячут дезертиров. Я всеми силами старался остановить его, но он приказал арестовать меня. Что я мог поделать?